Нынешняя структура ячеистого слоя стала результатом весьма прихотливого взаимодействия внешних и внутренних факторов институционального строительства. Эффекты их действия можно выявить и проанализировать с помощью довольно грубых категорий статусности и состоятельности, а также более тонкого различения внешней и внутренней формы.
Внешняя и внутренняя форма
Еще на завершающем этапе работы над «Политическим атласом современности» было констатировано, что «присоединение к международной системе все новых участников способствует появлению у них некоторых общих или аналогичных черт политического устройства, идентификации и т.п.» [Ильин, 2007]. Одновременно различались «статусность как принадлежность к сообществу государств-состояний» (statehood), а также их «состоятельность как соответствие своей собственной природе государства-состояния» (stateness)» [Ильин, 2007]. Они позволяли различить то, что получалось в результате наведения общих институциональных решений сетью (статусность), и то, что порождалось собственными возможностями отдельных ячеек (состоятельность).
В цитированной статье отмечалось, что «статусность преимущественно, хотя и не исключительно, относится к месту политий в координатной сети, т.е. к их внешнеполитическим особенностям, а состоятельность – к собственным, в основном внутриполитическим возможностям. При этом нужно учитывать, что у статусности есть и внутренние аспекты, а у состоятельности – внешние. Грубо говоря, статусность можно соотнести с разными сторонами – внешними и внутренними – признания властного режима, а состоятельность с его возможностями – тоже внешними и внутренними)» [Ильин, 2007].
Данные оговорки и уточнения только отчасти проясняли соотношение внешних и внутренних моментов государственности. Как показали дальнейшие исследования [Ильин, 2016 a; 2016 b], в значительной мере интуитивное различение статусности и состоятельности, подсказанное наличием соответствующей терминологической пары в англоязычной политической науке, находит более основательное и системное понимание с помощью общеморфологических категорий, в частности внешняя и внутренняя форма [Ильин, 2016].
Более эффективным и точным оказывается использование общеморфологических категорий внешней и внутренней формы. Хотя они еще не получили широкого признания в научном мейнстриме институциональных и сравнительных исследований, это фундаментальные категории морфологии как глубинной методологической основы подобных исследований. Вообще термины форма и формальный употребляются зачастую крайне произвольно, становятся растянутыми жужжалками (overstretched buzzwords). Они легко тривиализуются до почти полного лишения смысла. На этом фоне особенно разумно обратиться к базовым принципам морфологии в ее наиболее отчетливых, классических проявлениях.
Решительный шаг в создании научного аппарата морфологии сделал великий Гёте в своем «Опыте объяснения метаморфоза растений» [Гёте, 1957]. Используя понятия метаморфоза и морфологии, он предложил абстрактную модель растения как биологического явления. Гёте продемонстрировал, например, что отдельные органы растений являются лишь превращенными формами или метаморфозами листа. Создание формальной модели растения «прямо вело к следующему важнейшему обобщению: систематическое выявление гомологических сходств любых типов явлений позволяет находить их прафеномен (Urphänomen) или обобщенный морфологический аналог и своего рода порождающую модель» [Ильин, 2016 a]. Данная модель была, выражаясь современным языком Матураны и Варелы, автопоэтической, самотворящей. Она из себя самой порождала явления.
Важный шаг в морфологических изысканиях сделал Вильгельм фон Гумбольдт – один из ярчайших преемников и продолжателей гётевских начинаний. Он расширил трактовку прафеномена, включив в него также и практическое осуществление задаваемых их алгоритмов самотворения. Это он назвал внутренней формой, специально сфокусировав внимание на внутренней форме языка, но придавая внутренней форме общеморфологическую значимость.
Гумбольдтовские идеи были и остаются крайне эвристичными. Однако более простые, быстрые и эффективные для частных, сфокусированных на конкретных вопросах исследований давали редуцированные методики порождения форм, выстроенные, например, по иерархической логике лествицы жизни (scala naturae). Таким путем пошел создатель лингвистической морфологии Август Шлейхер [Schleicher, 1859], который вместе с целой плеядой первого поколения индоевропеистов разработал теоретико-методологическую концепцию родословного древа языков (Stammbaumtheorie) [Schleicher, 1861]. Она предполагала, что все языковые формы логически, по строгим законам порождаются из ранних форм путем дивергенции. Она позволила, к примеру, осуществить великолепные реконструкции исчезнувших языков или несохранившихся языковых форм исходя из внутренней логики формообразования.
Однако все эти замечательные результаты были очень методологически однобоки и были отмечены существенным изъяном. Внешние воздействия либо вообще исключались, либо трактовались как чисто случайные помехи, которые могли, впрочем, дать неожиданные и порой важные, но системно необъяснимые и необъясняемые результаты.
Прямо противоположный поход был предложен наиболее неортодоксальными индоевропеистами следующего поколения Иоганнесом Шмидтом и Гуго Шухартом. В основу предлагалось положить внешние воздействия и влияния, которые как раз и порождали новые формы или модифицировали старые. Была выработана волновая теория (Wellentheorie) [Schmidt, 1872]. Движущей силой образования форм становится конвергенция. Формы передаются от одного языка или диалекта к другому, распространяются из центра инновации к периферии, постепенно затухая и образуя своего рода волны. Тем самым семейному родству через порождение (descent) противопоставляется семейное же свойство через брак (affinity). Любопытно, что первый морфолог Гёте использует в названии своего знаменитого романа выражение избирательные сродства (Wahlverwandtschaften), а философ Витгенштейн предпочитает говорить о семейном сходстве (Familienähnlichkeit, family resemblance)».
Следующий научный прорыв был сделан биологами в рамках морфологии растений. Великий датский ботаник Эугениус Варминг выдвинул новаторскую концепцию жизненной формы (livsform) растений или биоморфы в дополнение к категориям вида и особи, отдельного организма. Одни и те же наблюдаемые феномены, оставаясь и уникальными организмами, и типичными представителями вида, можно очнень эффективно и эвристично объяснить как формы их включения в среду [Warming, 1895].
Один из его учеников – Вильгельм Людвиг Иогансен сделал следующий шаг и выделил генотип и фенотип [Johannsen, 1905]. Дальше категория формы жизни была использована политологом Рудольфом Челленом. Он рассматривал государства как формы жизни, обусловленные взаимодействием со своими средами – природной, хозяйственной, международной и т.п. [Kjellen, 1916; Челлен, 2008]. Психолог Эдвард Шпрангер связал жизненные формы с типами личности [Spranger, 1914; Spranger, 1921], а философ Людвиг Витгенштейн – с практиками лингвистических игр (см. пункт 241 [Wittgenstein, 1953]).
Что же дает или может дать различение внешней и внутренней форм для развития методологии сравнительного изучения государств? Что это различение добавляет к нашему пониманию сетевой структуры ячеистого слоя? Прежде всего трактовку происходящих процессов как дивергентных и конвергентных, а дивергенциию и конвергенцю как основу формообразования. Соответственно, сложившиеся и относительно устойчивые формы удобно и эвристично трактовать с точки зрения баланса конвергенции и дивергенции.
Трактовка координатной сети ячеистого слоя как совокупного результата взаимных процессов конвергенции и дивергенции открывает доступ к открытости и в этом смысле неокончательности всей этой системы. Ее свойства становятся доступны для изучения. Появляется возможность пойти дальше простого вычленения как будто бы закрытых фрагментов системы и формально моделировать их в терминах зависимых и независимых переменных, векторных, однонаправленных связей между причинами и следствиями. С точки зрения общих методологических принципов моделирование можно начинать в любой интересующей нас точке, например, в состоянии ячейки на определенный момент, а затем развертывать в любых направлениях пространства и времени, точнее пространства-времени. Это, однако, лишь теоретико-методологический принцип. Его применение в практике исследований предполагает выработку конкретных методов и методик, если не с нуля, то практически с неосвоенных современной наукой позиций. Подобного рода методологическое творчество может и должно стать основным научным вызовом для нового этапа изучения «семейного дела Левиафанов».