Здания располагались в тени огромных старых дубов, за многими из них скрывались почти незаметные прохладные садики. Было вполне обычным делом услышать на улицах французскую речь или увидеть газеты, книги, рекламные плакаты на этом языке.
Выложенная брусчаткой и выходящая к водному пути, который когда-то был артерией, поддерживавшей ее жизнь, главная улица называлась Фронт-стрит. Вывески с чужеземно звучавшими именами торговцев отражали историю города. Многие торговые дома были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, которые служили местом отдыха и любования открывавшимися на реку видами для обитателей верхних квартир, а внизу укрывали пешеходов от солнца и дождя. Под защитой балконов разгуливали дамы, всегда парами, как того требовали приличия. Они были одеты в пышные юбки, украшенные модными турнюрами. Обычно в трауре черных, серых или фиолетовых тонов. На руках их были перчатки, а цвет лица они предохраняли от солнца вуалями. Джентльмены шли по делам, одни одетые скромно и с серьезными лицами, на других же были яркие охотничьи куртки в клетку с еще более яркими жилетами. За некоторыми тянулись клубы дыма из зажатых между зубами манильских сигар.
Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой. Выхаживал он с гордостью и достоинством состоятельного мужчины, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось болью.
Тут и там бегали оборванные дети, вместе и белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, сидевших или лежавших на солнце, хохотавших или. беседовавших на перекрестках, прятались за дородной монашкой, которая спешила по улице с клацающими у пояса четками. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины, окликали друг друга или нараспев предлагали свои товары — пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.
За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня собора Накитошского прихода — церковь святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали через город, церковный колокол звонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Колокол возвещал о похоронах. Хоронили, как сказал Рэнни, вольного человека, цветного плантатора из Иль-Бревилля, ниже по реке или где-то там. Его несомненно хоронили на кладбище, хотя он и покончил с собой. Он это сделал от горя, не выдержав ударов судьбы — гибели двоих сыновей на войне и потери состояния. Вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель, таких же обширных, как и у любого белого плантатора. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени. Они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.
Покупки Летти и выполнение поручений тетушки Эм не заняли много времени. Со всем можно было покончить еще быстрее, если бы их с Рэнни не задержали на почте. Человек за окошечком развлекал, очевидно, троих своих друзей рассказом о случившемся утром происшествии.
— Я клянусь, вы ничего страшнее в жизни не видели! Это был «саквояжник» 1, этот сборщик налогов О'Коннор, самый подлый стяжатель в штате — а это звание кое о чем говорит. Его привязали к фонарному столбу на Фронт-стрите в одних подштанниках. Он отплясывал джигу, пытаясь спрятать за столбом свои две с половиной сотни фунтов свиного сала и одновременно избавиться от таблички на груди.
— Таблички? А что это была за табличка? — Вопрос был задан одним из слушавших, бородатым, скороговоркой говорившим человеком с загрубевшими руками фермера и въевшейся в кожу обуви грязью.