Недвижим я стоял, охвачен удивленьем..."
- сам Тальма прервал на полуслове свою тираду, тогда как весь зал, пораженный совпадением, ибо эти стихи так подходили к новоприбывшей, разразился аплодисментами. Польщенная Марианна улыбнулась знаменитому трагику, который тотчас, прижав руку к сердцу, подошел к ложе и поклонился, как он сделал бы это перед самой императрицей. Затем вернулся и продолжал диалог с Нарциссом, тогда как Марианна и ее спутник решили, что пора уже и сесть.
Но молодая женщина, чувствовавшая себя еще не вполне здоровой, пришла в театр не ради удовольствия послушать самого великого трагика империи. Полуприкрыв лицо подрагивающей ширмой веера, она внимательно осматривала зал в поисках того, кого она надеялась найти. На представления с великим Тальмой трудно было попасть, и Марианна дала понять Талейрану, что будет весьма обязана ему за два места для Бофоров в его ложе на "Британника".
И в самом деле, они уже были там, в ложе, находящейся почти против Марианны. Пилар, еще больше похожая на испанку в черном кружевном платье, сидела впереди, рядом с князем, который, казалось, дремал, уткнувшись в галстук и опираясь обеими руками на неизменную трость. Язон держался позади нее, облокотившись на спинку кресла. Кроме них в ложе расположились еще двое: женщина, уже в годах, и совсем пожилой мужчина. Женщина сохранила остатки былой красоты, которая должна была быть исключительной: в ее черных блестящих глазах еще горел огонь юности, и изгиб алых губ оставался решительным и чувственным. Она была одета в строгое, но богатое черное платье. У мужчины с редкими остатками рыжих волос на голове было одутловатое пунцовое лицо любителя выпить, но, несмотря на поникшие плечи, угадывалось, что у этого человека мощное телосложение и сила выше средней. Его облик невольно вызывал в памяти упорно не желающий падать пораженный молнией старый дуб.
За исключением Язона, казавшегося полностью поглощенным сценой, глаза остальных не отрывались от Марианны и ее спутника, а Пилар вооружилась лорнетом, производившим впечатление направленного в упор дула пистолета. Талейран, по обыкновению, слегка улыбнулся, приветствовал Марианну сдержанным жестом и, похоже, снова погрузился в дремоту, несмотря на усилия другой своей соседки, женщины с черными глазами. По всей видимости, она засыпала его вопросами о пришедших. Рядом с собой Марианна услышала хихиканье Чернышева.
- Похоже, что мы произвели сенсацию.
- Это вас удивляет?
- Никоим образом.
- Тогда что вам не нравится?
На этот раз русский откровенно рассмеялся.
- Мне не нравится? Дорогая княгиня, знайте же, что я ничто так не люблю, как производить сенсацию, по крайней мере когда это не вредит моим официальным обязанностям.
И я хотел бы не простой сенсации с вашим участием.., я хотел бы учинить скандал!
- Скандал! Вы заговариваетесь?
- Ничуть! Повторяю: скандал, чтобы вы оказались окончательно и бесповоротно связаны со мной без всякой надежды на освобождение.
В невинных на первый взгляд словах ощущалась легкая угроза, неприятно поразившая Марианну. Веер в ее руках закрылся с сухим щелчком.
- Итак, - медленно начала она, - в этом та великая любовь, которой вы донимаете меня с нашей первой встречи: вы хотите приковать меня к вам, сделать из меня вашу собственность.., и собственность, неприступно защищенную, как я полагаю? Другими словами, по-вашему, лучший образ жизни для меня - это тюрьма.
Чернышев оскалил зубы в свирепой улыбке, но голос его остался мягким, как бархат.