— Ладно, признаю, что по этому пункту мои позиции пока несколько шатки…
— Что вы здесь делаете? — Хок решил вернуть беседу в более безопасное русло. — Дом действительно был вашим, но вы завещали его Леонарду и Мэвис.
— Только потому, что больше у меня никого не было. Кучка нахлебников. Пока я был живым, они и знать меня не хотели. Я еще в гробу не остыл, а они уже отрывали здесь половицы и переворачивали все вверх дном. Это мой дом, моя вотчина, и я никуда отсюда не уйду. У меня что, никаких прав нет?
— Ну… гм… не то чтобы… — замялся Хок. — Вы умерли. Вам полагается… это… отойти, отрешиться от материального мира.
— И оставить мой ненаглядный дом в руках этих мещан и ханжей? Никогда! Если я не могу забрать его с собой, я не уйду. Здесь я был — здесь и останусь навеки. Посмотрим, кто первым даст слабину.
— Изабель, веди сюда остальных, — вздохнул капитан. — Попробуем найти какой-нибудь компромисс.
— Я бы на это не поставила, — бросила Фишер, направляясь к двери.
Она прошла прямо сквозь призрака — просто чтобы напомнить, кто здесь главный. Эплтона жестоко перекосило.
— Вы не представляете себе, насколько это мерзкое ощущение, — выдохнул он.
Убедить Леонарда, Дэвис и Френсиса Хартли снова войти в дом оказалось не так-то просто, но Фишер с мечом в руке умела быть крайне убедительной, и на удивление быстро все семейство Хартли собралось в главной гостиной. Хок затруднялся определить, кто кому внушал больше отвращения: мертвый живым или живые — мертвому.
— У некоторых напрочь отсутствует чувство собственного достоинства, — громко сообщила Мэвис. — Болтаться тут, когда совершенно ясно, что его больше не желают видеть, являться непрошеным… Что подумают соседи! У нас в семье никогда не было… выходцев с того света. И это — после того, как мы ухлопали столько денег на похороны! Профессиональные плакальщицы, слезы по требованию… И настоящий дубовый гроб. С бархатной обивкой и настоящими бронзовыми ручками. Скажи ему, Леонард!
— С настоящими бронзовыми ручками…
— А цветы! Вы хоть знаете, почем нынче венки? Как у них совести хватает деньги брать!
— Профессиональные плакальщицы были весьма недурны, — вставил Фрэнсис. — Некоторые причитания мне особенно понравились.
— Вы называете этот галдеж причитаниями?! — возмутился Эплтон. — Вы прекрасно знали: я желал, чтобы меня кремировали! И чтобы церемония была чисто светской! А вы даже не заказали им спеть на похоронах мою любимую песню.
— Разумеется, нет, — надменно парировала Мэвис. — На публичной церемонии это было бы совершенно неуместно. Подумаешь, застольная песенка, полная непристойных намеков на женщин и этих… части тела…
— Каково это — быть мертвым? — мечтательно поинтересовался у призрака Фрэнсис. — Я столько думал о смерти…
— Будь у меня такие родители, я бы тоже об этом думал, — отозвался Эплтон. — И если будешь продолжать приставать ко мне, парень, я обеспечу тебе личный опыт по этой части.
— Видите! Видите! — побагровела Мэвис. — Он угрожает нам! Сделай что-нибудь, Леонард!
— Что, черт подери, я могу, по-твоему, сделать с призраком?! — взвился, наконец, Леонард.
— Не смей разговаривать со мной таким тоном, Леонард Хартли!
Леонард устремил на Хока страдальческий и вместе с тем товарищеский взгляд — как один женатый мужчина смотрит на другого, умоляя о понимании.
Хок вздохнул и выступил вперед.
— Мы можем хотя бы определиться, о чем конкретно идет спор? Почему вы так упорно желаете остаться в своем доме, Эплтон, вместо того чтобы… отойти?
— Потому что я потратил годы на то, чтобы сделать это место таким, каким оно должно быть, а они его разрушают!
— Да, разрушаем в поисках денег, которые ты эгоистично припрятал здесь! — возразила Мэвис.