Николай снял с плеча полотенце. На светлой ткани остались две красные полосы. Кровь по-прежнему сочилась из ноздрей.
— А…а!.. А…а!.. — Ваня подошел к нему и взял за руку.
Ему было шестнадцать, но по росту он уже догнал отца. Правда, мальчик был таким белым и рыхлым… «Рыцарь Белой Луны», — называл его Сержик. И Ване очень нравилось быть Рыцарем. Пусть даже Белой Луны.
Любая палка в его руках превращалась в меч, и тогда стоять рядом с ним становилось опасно Ваня крушил все, что попадалось на пути. Но при этом он так улыбался, что никто и не думал возмущаться, попав под горячую руку Рыцаря Белой Луны. Даже Сержик, скалясь от боли, потирал ушибленное место и говорил:
— Вон, вон, смотри! — и показывал на густые заросли травы, вполне годившиеся на роль неприятельских солдат. — Снеси им головы, доблестный кавалер!
И Ваня вдохновенно принимался за траву, внося смятение и ужас во вражеские ряды.
Сейчас Ваня подошел и взял отца за руку. Он нагнулся, пытаясь заглянуть Николаю в глаза. Затем он сделал нечто странное: положил обе ладони ему на виски и прижал его голову к груди.
— А… е… вка… А… е… вка…— бормотал он. Николай почувствовал, что ему стало легче.
— Тарелка… Да-да… Сейчас будем завтракать. Боль в голове — точнее, ее след — переместилась куда-то к затылку и затаилась там тяжелым горячим слитком. Но… Все-таки что-то было не так. Что-то не так…
* * *
Десять часов сорок пять минут. Серпуховский штаб МЧС.
Вячеслав Ковалев, заступивший на пост дежурного вместо Фомина, нажал на кнопку перемотки. Он хотел прослушать запись еще раз.
Из динамиков послышался треск, и затем мужской голос, прерываемый помехами, сказал:
— На трассе Таруса — Калуга, примерно двенадцатый…
На трассе Таруса — Калуга, примерно двенадцатый… Что же там такое случилось?
Ковалев поднял глаза: прямо напротив него, за стеклянной перегородкой, стоял основной пульт — обгоревший и залитый пеной ящик. Пульт, за которым принял это сообщение Лешка Фомин. Свое последнее сообщение за дежурство. А может, просто — последнее сообщение.
Он обругал себя и постарался отогнать прочь эту мысль.
Сейчас лучше думать о другом. О том, что случилось на трассе Таруса — Калуга, примерно на двенадцатом километре. Скорее всего, слова неизвестного мужчины означали именно это — двенадцатый километр трассы Таруса — Калуга.
Ковалев еще раз взглянул на почерневший остов основного пульта и протянул руку к телефонному диску.
— Дракино? Кто говорит? Филонов? Серпуховский штаб МЧС беспокоит. Дежурный Ковалев. Послушай, сейчас в воздухе есть какой-нибудь борт?
* * *
Десять часов сорок пять минут. Аэродром «Дракино».
Филонов посмотрел на радар. Он сам не знал, зачем сделал это. Скорее всего, машинально. Ему совсем не требовалось смотреть на экран и листать полетный журнал, чтобы ответить, что в воздухе всего один борт — сорок один ноль восемь. Просто привычка. Нет, не привычка — твердый профессиональный навык.
— Штаб! Слушаете? В воздухе сейчас сорок один ноль восемь — вертолет «Ми-8» с парашютистами на борту.
— Отлично! Филонов, он может изменить полетное задание? Возникла срочная необходимость. Тут какое-то чепэ на трассе Таруса — Калуга, предположительно район двенадцатого километра. Мы не знаем, что случилось. Надо посмотреть.
Филонов прикинул: это километров пятнадцать от аэродрома. Дорога, петляя, успевает пробежать все сорок, но по прямой — не больше пятнадцати.
Он взял сигарету, лежавшую на краю пепельницы (вот это никакой не профессиональный навык, это противная и УБИЙСТВЕННАЯ привычка, от которой необходимо избавляться, впрочем, он говорит себе это уже двадцать четыре года), затянулся. Снова уставился на радар. Вообще-то попробовать можно.