Она налила чашку, положила туда пол-ложки сахара и пол-ложки сливок, точно как он любил. Они ни к чему не прикоснулись и не сказали больше ни слова, пока слуги, закончив приготовления, не вышли из комнаты.
– Я надеялась, что найду случай поговорить с вами перед вашим отъездом, – заговорила она тогда, наконец взглянув на него. – Мне так жаль, Уилл. Другого выбора у вас, вероятно, не было?
Он не сразу понял, что она говорит о его добровольном опекунстве; если не считать беспокойства по поводу обучения, он уже перестал смотреть на свое новое положение как на что-то дурное.
– Нет. Я хорошо понимал, в чем состоит мой долг, – ответил он кратко. Критику со стороны отца он вынужден был стерпеть, но ни от кого другого ее бы не принял.
Эдит только кивнула.
– Я сразу поняла, что так все и было, как только услышала. – Ее руки разжались и лежали теперь спокойно.
– Мои чувства в отличие от моих обстоятельств не изменились, – сказал он, поняв, что больше она ничего не скажет. Видя ее холодность, он полагал, что уже получил ответ, но продолжал говорить, чтобы она впоследствии не могла упрекнуть его в неверности своему обещанию. Разорвать их негласную помолвку он предоставил ей. – Если вы не можете того же сказать о себе, одно лишь ваше слово заставит меня умолкнуть. – Говоря это, он испытал приступ негодования, и его голос зазвучал непривычно резко. Странная манера делать предложение девушке.
– Я не желаю этого слышать! – воскликнула она. В нем опять зародилась надежда, но оказалось, что это только начало. – Разве я когда-нибудь была расчетливой, разве хоть словом попрекнула вас за избранный вами путь при всех его опасностях и лишениях? Став священником, вы зажили бы в свое удовольствие. У нас с вами уже был бы свой дом, были бы дети, и я не боялась бы за вас, когда вы уходите в море.
Она говорила очень быстро, с новым для него жаром, и румянец пылал у нее на щеках. Он не мог не признать справедливости этих слов. Устыдившись своего гнева, он протянул ей руку, но она продолжала свою пылкую речь:
– Я не жаловалась, ведь верно? Я ждала, я была терпелива, но в будущем мне виделось нечто лучшее, чем уединенная жизнь вдали от родных и друзей, в которой вы сможете уделить мне очень мало внимания. Мои чувства остались такими же, как всегда, но я не настолько сумасбродна и сентиментальна, чтобы верить, будто можно преодолеть все препятствия и стать счастливыми, опираясь на одни только чувства.
Она наконец остановилась, и удрученный Лоуренс промолвил:
– Простите меня. – Каждое ее слово было справедливым укором ему, вообразившему, что именно с ним обошлись дурно. – Я сожалею, что начал этот разговор, Эдит. Мне следовало бы просто извиниться за то, что я поставил вас в столь неловкое положение. – Он встал из-за стола и поклонился: больше он, разумеется, в ее обществе оставаться не мог. – Позвольте мне удалиться и от всей души пожелать вам счастья.
Эдит тоже поднялась.
– Нет, вы останетесь здесь и позавтракаете. Вам предстоит долгий путь, а я нисколько не голодна. – Она подала ему руку, и слабая улыбка затрепетала у нее на губах. Он думал, что за этим последует вежливое прощание – но если она и хотела проститься, то в последний миг переменила решение. – Прошу вас, не думайте обо мне плохо, – сказала она очень тихо и с великой поспешностью вышла.
Напрасно она беспокоилась: ни одна дурная мысль о ней не могла прийти ему в голову. Напротив, он чувствовал себя виноватым за то, что был так холоден с Эдит и не сумел выполнить свои перед ней обязательства. Когда они дали друг другу обещание, она была дочерью джентльмена с солидным приданым, а он – морским офицером, не имевшим ничего, кроме надежд на будущее.