Он ощущал поразительное единение с братом, когда все их чувства, мысли вдруг стали чем-то целым, неразделимым.
А потом они практически в одно и то же мгновение увидели следы маленьких детских снегоступов, а рядом — размытые отпечатки волчьих лап.
Караванщики понеслись вперед, чувствуя себя окрыленными, думая лишь о том, что цель уже совсем рядом.
И тут перед ними, словно из-под земли возник повелитель небес.
Олени застыли, как вкопанные, опустив головы к земле.
— Кажется, я просил вас остаться, — хмуро глядя на караванщиков, проговорил Шамаш.
— Там моя дочь! — воскликнул караванщик, махнув рукой в сторону терявшихся за горизонтом бесконечных снегов. В его душе, голосе, глазах сквозили нетерпение и злость на весь мир и, прежде всего, на того, кто встал у него на пути.
— Я говорил тебе: с ней ничего не случится. Я сказал, что верну ее в караван. Или тебе мало моего слова?
— Мало! — тот нервно мотнул головой. Его взгляд был прикован к снегам, не видя, не замечая ничего, что было рядом. Он мог думать лишь о том, как бы поскорее высвободиться от опеки бога солнца и продолжить путь.
— Интересная штука получается. Вы верите, когда вам это удобно, но даже не задумываетесь о вере, когда она по какой-то причине вам мешает.
— Шамаш… — с опаской поглядывая то на брата, то на повелителя небес, начал летописец, но умолк, остановленный резким взмахом руки:
— Нет уж! Я скажу все, что думаю по этому поводу…
Он долго что-то говорил, но караванщики не слушали Его. Они не могли. Чувства затуманили разум настолько, что лишили способности не то что воспринимать смысл слов, но даже слышать их.
— Да что с вами происходит! — не выдержав, воскликнул Шамаш.
— Тебе не понять этого! У Тебя никогда не было собственных детей! — сорвалось с губ хозяина каравана. — Ты не знаешь, что это такое — быть отцом! — его слова били, словно хлыстом.
— Атен! — Евсей с ужасом смотрел на брата. — Даже в отчаянии должен быть предел дозволенного…
— Ты зря пытаешься меня разозлить, торговец, — качнул головой бог солнца. В его глазах была боль, но голос продолжал звучать твердо и ровно.
— Уйди с дороги! — сквозь стиснутые зубы прошипел хозяин каравана. Его глаза горели гневом.
— Атен! — на лице его брата отразились муки вновь проснувшихся сомнений. От былой решимости не осталось и следа. — Мы не можем, не должны, ведь Он…
— Не можем?! - в гневе вскричал караванщик. — Разве не боги заповедали нам заботится о тех, кто идет по одной с нами тропе? Разве не Ты, — он грубо ткнул пальцем в сторону Шамаша, — говорил, что не хочешь вмешиваться в нашу жизнь, менять наши судьбы, боясь изменить их к худшему? Или это был обман?
— Я говорил правду, — колдун чуть наклонил голову. Он не понимал, почему поведение хозяина каравана столь резко переменилось.
— В чем же тогда дело?
— Я знаю, что произойдет…
— Я, лишь я в ответе за Мати! И только мне решать, каким должен быть ее путь!
— Мне небезразлична малышка…
— С дороги! — он не собирался, не мог больше ничего слушать, когда с каждым новым словом, мигом в его груди нарастали боль и ярость. — Прочь с моей дороги! — и караванщик что было сил хлестнул плеткой оленя, который, ошалев от внезапной боли, метнулся вперед, сбив небожителя с ног.
Евсей не поскакал вслед за Атеном. Несколько мгновений он, недвижим, сидел в седле, глядя брату вслед. Оцепенение покидало его душу медленно, словно кошка, которую стараются сбросить с рук, а она, не желая того, выпускает когти, цепляясь за одежду, царапаясь, в кровь раня державшую ее руку.