- Благодари Петра Алексеича, паскуда, - раздается голос Меньшикова. - Не то придушил бы тебя, как крысеныша.
- А мне думается, - прерывает денщика князь, - не встрянь Дмитрий, так нас сразу живота и лишили бы.
- Оно еще неизвестно что ждет впереди. Может, ежели сразу, так и лучше было б, - высказывается боярин Федор.
Солдаты молчат. Лишь один горестно вздыхает.
Опускаюсь на колени и еле слышным шепотом говорю, чтобы Алексашка продолжал меня громко ругать, а Светлейший время от времени его окорачивал. Князь кивает и толкает денщика кулаком в плечо, призывая к действию. Не слушая искренние Алексашкины проклятия, рассказываю обо всем как есть. Выражаю уверенность, что генерал захочет еще со мной пообщаться. Он хоть и не поверил во все, что я наплел, но сомнения наверняка гложут - иначе, почему все мы еще живы? Вот тогда-то постараюсь сориентироваться в обстановке насчет побега, а возможно и воплотить план по захвату бородача в заложники.
- Почему мы должны тебе верить? - спрашивает Федор.
- Почему? - переспрашиваю и задумываюсь. - А на кой мне вас обманывать? Вот скажи: зачем мне вас подбивать на побег?
- Ну... - протягивает боярин и замолкает.
Даже Алексашка прекращает меня костерить, задумавшись над вопросом. А может, просто устал ругаться впустую.
- А вот зачем мне помогать вам? Я-то в вашем мире... в смысле, в вашей мирской жизни человек случайный. Мне что одни, что другие - все едино. Разве что с вами первыми встретился, да вы напоили и накормили меня. Зато те не связывали и по голове не били, несмотря даже на то, что на моих руках кровь их товарищей. Вот убегу один. Одному легче.
- И куда ж подашься, коли один сбежишь? - с усмешкой спрашивает князь.
- Да в первую попавшуюся деревеньку. Найду там какую-нибудь добрую вдовушку, жаждущую мужской ласки. Я ж всю жисть в монастыре провел. У меня этой ласки знаете сколько нерастраченной? Ого-го!
- Ишь ты, раскатал губищу, - прервал Федор. - Хлебни вон водицы да поостынь.
- При упоминании о водице ощущаю сильную жажду и облизываю пересохшие губы. В стороне, куда кивнул боярин, замечаю темный силуэт, напоминающий бочонок. Подхожу на четвереньках, наклоняю - действительно водица. Рядом не находится ни ковшика, ни какой другой мелкой посудины, поэтому пью прямо из бочонка, наклонив так, чтобы вода была у самого края.
- А кто такой этот Евлампий Савин, - спрашиваю, напившись.
- Лет десять назад государь Федор Борисович лишил его и весь его род дворянского звания, - объясняет Светлейший Князь. - Под началом Савина южное порубежье находилось. Так он, вступив в сговор с крымским ханом, продавал в полон русских людей целыми деревнями.
- Это как же так?
- Пропускал крымчаков, а потом отправлял погоню по ложному следу, заранее подготовленному.
- И за это его только дворянства лишили?
- Поймали бы, так повесили, аки вора. Да только не слышно о нем ничего было доселе.
- Ясно. А как же вас-то живьем взяли, после того, как этот, кх-м, Александр врезал мне в челюсть?
- Услышав, что меня нужно взять живым, я договорился с Савиным, мол, сдамся, ежели остальным тоже жизни сохранят, - пояснил князь. - Любопытный я, понимаешь ли. Захотелось очень узнать, зачем это Бельские меня живым видеть захотели. Так это оказывается твоя выдумка?
- Тише ты, Петр Алексеич, - шикаю, кивая на дверь.
- Ты еще будешь Светлейшему Князю указывать?! - изловчившись, Алексашка пинает меня в плечо и я кубарем отлетаю в сторону.
Князь что-то кричит денщику, но я не слушаю, бо поглощен появившейся мыслью. Мысль гениальной не назвать, но, лучше хоть какая-то, чем вообще никакой.
Через четверть часа князь с одним из гвардейцев устраивается слева от входа, Федор с другим гвардейцем - справа. Меньшиков, встав напротив меня, бьет кулачищем по левой ладони, сопровождая сочные шлепки громкой руганью. Я же, опершись спиной о дверь и колошматя в нее ногой, кричу классическое:
- А-а! Спасите! Помогите! Хулиганы зрения лишают! А-а!
Снаружи слышатся крики и скрип снега под быстрыми шагами. Наконец, кто-то стучит прикладом в дверь, дабы привлечь внимание.
- А ну, геть от дверей, не то стрелять будем! - слышится крик пана Чиниги.
Мы с Алексашкой отходим в сторону. Он замолкает, а я продолжаю жалобно скулить, будто побитая собака.
С той стороны выбивают подпиравшее дверь бревнышко, и та отворяется. В ярко освещенном проеме тут же появляются два черных ствола, направленных в глубину сарая ружей. Бандиты слепо щурятся, ничего не видя внутри после яркого солнца. Я тоже мало что вижу после темноты, но, понимая, что все зависит от скорости действия, всматриваюсь наружу до рези в глазах. Сквозь выступившие слезы все же различаю стоящих напротив генерала и пана Чинигу. К ним и шагаю, согнувшись, жалобно поскуливая и слепо шаря перед собой.
- А-а. Они мне глаза выбили-и. А-а-а, - размахивая руками, будто боясь на что-нибудь наткнуться, как бы невзначай отвожу стволы ружей в стороны, и за них тут же хватаются цепкие руки товарищей и вдергивают ружья вместе с владельцами внутрь сарая.
Я в это время уже делаю шаг к генералу, опять же, словно сослепу оттолкнув Чинигу.
- А-а-а, я ничего не ви-ижу-у. А-а-а, - в очередной раз изображая слепоту, натыкаюсь вытянутыми руками на Евлампия, хватаю левой за правый рукав полушубка, правой - за меховой воротник и, дернув на себя, бросаю генерала через бедро в сторону дверного проема, где уже застыл в ожидании гостя княжеский денщик.
Рядом, кроме привычно офигевшего пана Чиниги, никого нет. Однако по всей обширной поляне бродят не менее десятка вражеских солдат. Поэтому решаю поскорее вернуться в сарай. Уж теперь-то с таким заложником шансов на освобождение всяко больше.
Но вот же незадача, как только делаю попытку захлопнуть за собой дверь, в нее тут же вцепляется, выпучив глаза, вислоусый.
- Це ж пан генерал, - бормочет Чинига, словно бы пытаясь меня образумить. - Вин же мине голову снесет.
- Да? Ну, заходи и ты, - отпускаю дверь, вовремя схватив за шиворот потерявшего равновесие пана, и запихиваю его вслед за генералом в темноту сарая. Там чье-то, скорее всего Алексашкино, хэканье сливается с глухим ударом.
Наконец-то закрываю дверь, приветливо махнув остановившейся троице бандюков, среди которых узнаю незадачливого Панаса.
Опять ничего не вижу в темноте. Только слышу возню и усердное сопение - пленники вяжут пленителей.
Пытаюсь сообразить, как запереть дверь, но ничего в голову не приходит - открывается наружу, значит изнутри не подпереть, а вместо ручки используется какой-то косой сучок.
К сараю подходят. Судя по звуку шагов, несколько человек. Стук в дверь.
- Пан Чинига, - слышится чей-то встревоженный голос. - Вы там, чи не?
- Нет его тут, - отвечаю раздраженно. - Они с генералом через другой вход ушли.
- А-а, - понятливо протягивает голос за дверью, но тут же понятливость сменяется недоумением: - Через який другий? Це хто гутарит? Пан Чинига, вы здесь?
Дверь пытаются открыть, но я, вцепившись в заменяющий ручку сучок, упираюсь ногой в косяк.
- Панас! - ору, вспомнив, что видел знакомое лицо. - Панас!
- Чого? - парень действительно оказывается рядом.
- Пан чинига наказал, чтобы ты встал у дверей и никого не впускал, покуда они с генералом не выйдут. Понял?
Снаружи начинают о чем-то переговариваться. В голосах сквозит явное сомнение. Похоже, никто не заметил, как я бросил генерала, иначе действовали бы решительнее.
- Ну что там? - оборачиваюсь к товарищам, продолжая удерживать дверь.
- Алексашка малость перестарался, - отвечает князь. - Не можем Савина в чувство привести.
- А Чинигу?
- Этот вроде стонет, - теперь говорит Федор.
Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я вижу, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.