Взгляд Сота переключился с Тассельхофа на устройство для перемещений во времени, зажатое в онемевшей от страха руке кендера, что не ускользнуло от внимательного Непоседы.
— А, это, — сказал Тас, судорожно сглотнув слюну. — Хорошенькое, да? Я… нашел его во время своего последнего путешествия. Видно, кто-то уронил. А я подобрал, чтобы вернуть. Я пока уберу свою находку, если вы не возражаете. — Он попытался открыть один из своих кошельков, но не смог этого сделать из-за сильной дрожи в руках.
— Не беспокойся, — прогремел Сот. — Я не собираюсь отнимать его. Меня не интересует устройство для путешествий во времени. Если только… — он замолчал, и его взгляд потемнел, — если только оно не может помочь мне вернуться в прошлое, чтобы уничтожить сделанное…
Тас прекрасно понимал, что если Повелитель захочет отобрать у него артефакт, то он ничем не сможет ему помешать, однако попробовать все-таки стоило. Храбрость — настоящая храбрость, а не тупое отсутствие страха — поднялась в груди Тассельхофа, и он начал нащупывать у себя на поясе кинжал, называвшийся «Убийца Кроликов». Конечно, этот кинжал не мог причинить мертвому рыцарю никакого вреда, но ведь Тас был Героем Копья, а значит, не имел права сдаваться без боя!
К счастью, ему не пришлось проверять свою храбрость.
— Но какой от этого толк? — продолжал рыцарь. — Если бы у меня была возможность прожить жизнь заново, я принял бы те же самые чудовищные решения и повторил бы все свои преступления. Ибо такова моя сущность. — Его красные глаза вспыхнули. — Нашим душам нет пути назад. Они могут идти лишь вперед. А некоторым из нас не дано даже этого, пока мы не выучим суровых уроков, даваемых нам жизнью. А иногда и смертью…
От голоса Сота повеяло сильным холодом, и Тассельхоф задрожал.
— Теперь же мы лишены и такой возможности. — Красные глаза загорелись еще ярче. — Что же касается твоего вопроса, кендер, то ты находишься в Пятом Веке, так называемом Веке Смертных. — Голова в шлеме наклонилась. Рыцарь поднял руку, и разорванный плащ на его спине затрепыхался. — Ты стоишь в саду, который некогда был моей обителью, а ныне является моей тюрьмой.
— Вы собираетесь убить меня? — спросил кендер, сам не зная почему. Он не чувствовал ни малейшей опасности: ведь для того чтобы кто-то начал вам угрожать, он сначала должен уделить вашей персоне хоть сколько-нибудь внимания, а Тассельхоф занимал рыцаря не больше, чем лепестки увядших роз.
— С какой стати мне тебя убивать, кендер? — удивился Сот.
Тас задумался. У Повелителя и вправду не было для этого никаких причин. За исключением одной…
— Вы ведь Рыцарь Смерти, Повелитель, — сказал кендер. — Разве сеять смерть — не ваша работа?
— Сеять смерть было для меня не работой, — ответил Сот. — Это было моей радостью. И моим же проклятием… Плоть моя канула в небытие, но дух оставался живым, и, подобно тому как тело мученика страдает от прикосновения к нему раскаленного железа, моя душа стонала от боли, которую причиняла ей память о совершенных злодеяниях. Тогда, ожесточенный, я решил потопить эту боль в чужой крови… Мне обещали, что, как только я помогу своей Богине достичь желаемого, моя душа будет освобождена. Но меня обманули. — Глаза Повелителя, скользнув по Тассельхофу, обратились к увядшим цветам. — Когда-то я уничтожал других из удовольствия и злобы, однако потом понял, что чужие слезы не принесут мне облегчения… К тому же, — вернулся он к предыдущему вопросу кендера, — убить можно только живое существо, а ты уже мертв. Ты умер в последнюю секунду Четвертого Века. Поэтому я и спрашиваю: что ты здесь делаешь? И каким образом ты смог попасть в мой сад, который не могут отыскать даже Боги?
— Так ведь я мертв, — вздохнул Тас. — А это многое меняет.