Эдвиг покраснел и просительно обратился к Элвину:
— Брат Элвин… может, ты поможешь мне?
— Ну же, Эльфа, поди сюда, — сказал Элвин спокойным голосом.
Молодой монах знал, что его приятная внешность, с мягкими темными кудрями и нежным лицом, никому не внушает угрозы, и уж наверняка не напугает эту девчушку, которая только что так дерзко ему отвечала.
— Горячая вода очень приятна после холодного снега, а твоя одежда будет так хорошо пахнуть, когда…
— Что с твоей рукой? — перебила его Эльфгифу, показывая пальцем. — Она болтается.
Стыд охватил Элвина. Краешком глаза он увидел, что Эдвиг сочувственно наблюдал за ним, прежде чем отвести взгляд, смутившись, как и он сам.
— Я таким родился, — тихо произнес он, стараясь не проявлять горького чувства обиды за свою ущербность.
Эльфгифу опять спряталась за отцом, но тотчас высунула из-за него голову, с детской непосредственностью таращась на увечную руку юноши.
— У него рука, как у Альдульфа, — уверенно заявила она.
— Нет, Эльфа, не так. Брат Элвин в порядке, — возразил ей отец. — Понимаете, — начал объяснять он, — у моего брата отнялась рука, прежде чем его хватил удар. Он умер, когда Эльфа была с ним в комнате наедине. Ваша рука… простите меня, брат Элвин, но она напоминает ей…
— Она как у Альдульфа, — упрямо повторила девочка. — Папа, уведи меня отсюда!
— Эльфа…
Элвин шагнул вперед и успокоительно протянул к ней здоровую руку. Эльфгифу закричала:
— Не трогай меня! Не трогай меня своей мертвой рукой!
Не прикасайся ко мне, ты, уродливое чудовище. Зачем я только родила тебя!
Элвин словно услышал голос из своего детства, так ясно и отчетливо, будто его мать снова в сердцах кричит на него. Элвин остолбенел, не в силах произнести ни слова.
Паника Эльфгифу с быстротой огня распространилась среди других детей; некоторые из них захныкали, самые маленькие громко заплакали, и даже взрослые начали встревожено переминаться с ноги на ногу. Элвин закрыл глаза. Он едва мог дышать. Открыв глаза, юноша взглянул на Эдвига и с большим трудом проговорил:
— Пойду поищу аббата Беда, может, нужно еще что-нибудь…
— Конечно, конечно, брат Элвин. Спасибо тебе за помощь.
Элвину пришлось заставить себя выйти из бани спокойно. Ему хотелось бежать, спрятаться вместе со своим уродством в дортуаре либо до вечера просидеть в скриптории и старательно выписывать буквы, дабы доказать, что от него есть хоть какая-то польза. Но вместо этого он схватил свой деревянный крест и взмолился об успокоении.
Молитва осталась без ответа.
Остаток дня Элвин провел как в дурном сне, помогая братьям подносить пищу, стирать одежду. Ни Эльфгифу, ни ее родителей он больше не видел, гадая, не внушил ли он им настолько сильное отвращение, что они предпочли поскорее вернуться в Чесбери, только бы не встретиться с ним снова.
Молитвы сегодня казались Элвину пустыми — только форма и никакого содержания. Они не достигали его сердца. Он чувствовал себя таким же мертвым, как и его рука, так напугавшая маленькую Эльфгифу; оставалась только боль, возникавшая в желудке всякий раз, когда Элвин вспоминал об инциденте.
Наконец длившийся целую вечность День бедняка приблизился к своему завершению. Элвин вместе со всеми братьями сходил на повечерие; он ни с кем не разговаривал, когда братия направилась в дортуар.
Братья, всего тридцать два человека, спали в большом дортуаре. Каждый имел простую соломенную постель и одеяла. Элвин рухнул на свою и задул стоящую в уголке свечу.
Господи Иисусе, как же он устал. Элвин ощущал не приятную, честную усталость, приходящую после успешного завершения трудного дня, но томление духа.
Я — калека, — мрачно думал юноша. — Изгой.