Иначе ее просто разорвали бы на куски и сожрали безымянные обитатели Нижнего Мира.
Странно, но лошадь совсем не боялась их, а эти… твари не посмели подступить к ней. Ее теплый запах обрадовал Кеннаг сильнее, чем аромат роз, расцветавших в середине лета у домика матери. Она вцепилась в кобылу, едва сдерживая дрожь, стараясь не сойти с ума от доносившихся из тьмы шорохов, скрежета и подвывания. Легко представить, что бы они сделали с ней, если бы им только дали волю.
Прошло не так уж много времени до того момента, как друзья и тот загадочный послушник Кабал пришли ей на помощь, но ей казалось, что она пробыла там вечность.
Кеннаг вздохнула и закрыла глаза.
— Понимаю, — раздался негромкий голос Элвина. Она вздрогнула и оглянулась — он сидел рядом. — Понимаю.
Элвин тоже подобрал камень и бросил в воду. Они молча следили за так и не добравшимися до берега кругами. Он рассмеялся — резко, горько.
— Посмотри. Как будто никто ничего и не бросал. Не стоило постараться.
В его карих глазах застыла печаль.
— Не стоило и стараться.
Кеннаг вдруг поняла, что он имеет в виду, и нахмурилась.
— Нет, стоит. Стоит. Если у нас не получится, всему конец.
Элвин медленно покачал головой:
— Кеннаг, конец уже наступил. Неужели ты думаешь, что псы Хель не набросятся на нас, как только мы покинем этот мир? Мы до сих пор не знаем, что надо сделать, чтобы остановить Сатану. Сопротивление бессмысленно. Мы уже проиграли.
От этих слов Элвина сердце Кеннаг разрывалось. Всего несколько дней назад он говорил, что, даже если надежды нет, долг нужно исполнить, чтобы не терзаться потом угрызениями совести.
— Однажды ты сказал, что не хочешь, оглядываясь назад, думать о том, что сделано не все, — мягко напомнила ему Кеннаг.
— Мы уже сделали все, что могли, и потерпели неудачу. Что толку от того, что мы поспешим к смерти? Здесь хорошо, тихо и спокойно. Давай останемся. — Он робко протянул руку и дотронулся до ее пальцев. — Давай останемся, — его голос упал до шепота, — и найдем утешение друг в друге.
— Элвин…
— Знаю! На мне лежит обет, но мне все равно. Для меня сейчас важна только ты. Надо мной смеялись, меня презирали, оскорбляли… но ты же не отвернешься от меня?
Кеннаг закрыла глаза. Всю свою жизнь она была целительницей. Иногда залечивала раны и изгоняла хвори, иногда исцеляла ослабевший дух. Боль в глазах Элвина отзывалась в ней сочувствием. И даже более чем сочувствием. А что, разве он не прав? Разве уже не поздно? Почему бы и не лечь с этим милым юношей и не дать ему хотя бы немного утешения, прежде чем они предстанут перед вечными мучениями? Она ничего не может сделать. Ничего. Но в ее силах изменить жизнь Элвина, дать ему счастье, которым он обделен.
Кеннаг наклонилась, нежно поцеловала его и притянула к себе. В этом жесте было больше материнского чувства, чем любовной страсти, но, когда он начал осторожно поглаживать ее грудь здоровой рукой, она закрыла глаза и отдалась желанию, проснувшемуся под его ласками.
Элвин. Милый, одинокий, униженный Элвин, проявивший гораздо больше смелости, чем она, в принятии на себя тяжелого бремени ответственности. Элвин, никогда не знавший тепла прикосновения любящей женщины…
Потому что он монах. Потому что он дал обет, который вот-вот нарушит. Из-за нее.
Она потерлась щекой о его курчавые волосы, закрыла глаза, запоминая этот невыносимо счастливый миг, и мягко отстранилась.
— Извини, мне не следовало этого делать.
Он замер.
— Ты считаешь меня отвратительным, отталкивающим. Я знал. Каким же надо быть самонадеянным…
— Ты прекрасен. — Она подняла его сухую руку и поднесла к губам. — Но я знаю, что ты станешь презирать себя, если нарушишь обет безбрачия.