Не из страха за собственную жизнь — я боюсь за родителей. И отец, и мать работают на кухнях Сабиров. Если я отпущу тебя, то — останусь ли здесь, убегу ли вместе с тобой — моих родителей казнят в тот же самый миг, когда станет известно о моем предательстве.
Умолкнув на миг, он уточнил:
— Нет, не так. Сперва Сабиры будут пытать их, а потом убьют.
Девочка поникла и съежилась прямо у него на глазах.
— Так вот как, значит. Ты был моей последней надеждой. А говоришь точь-в-точь как все пятеро стражников, что караулили меня: «Я бы мог, но тогда они убьют мою семью… или мою жену… или сестру».
Она вдруг показалась ему разгневанной.
— По-моему, Сабиры сами научили вас, что надо говорить, если пленники станут просить о помощи, только я посоветовала бы им побольше разнообразия.
Он удивился. Неужели девочка решила, что он обманывает ее? Покачав головой, Маркуи едва не переступил черту, чтобы подойти к ней поближе и объяснить, но вовремя вспомнил и не сделал этого.
— Девочка… — сказал он. Она оборвала его.
— Даня. Меня зовут Даня. И я хочу, чтобы ты запомнил мое имя, потому что не хочешь помочь мне. Запомни его, и, когда они сделают со мной то, что собираются сделать, мое имя и лицо будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь.
Отступив от прутьев решетки, она упала ничком в солому.
Тюремщик вздрогнул.
— Даня, ты думаешь, что мы все рассказываем тебе одну и ту же историю… но это не так. Как, по-твоему, Семьи добиваются верности от своей охраны, а? Тебе не приводилось думать об этом. Они выбирают лишь тех из нас, у кого есть что терять… точнее, кого терять. И с того самого дня, когда мы надеваем вот эти мундиры, они стараются, чтобы нам было ясно: мы взяты на службу из-за наших любимых, и они станут нашей платой за ошибку.
Даня перекатилась на спину и села. Яростно поглядев на него, она смахнула с лица пряди волос.
— Быть может, так принято у Сабиров…
Маркуи не дал ей закончить.
— Если только ты не посидела уже в тюрьмах Галвеев и, переговорив с их стражей, можешь утверждать обратное, представь себе, что того, кто охранял тебя дома, подбирали подобным образом. Предположи, что, когда тебя украли, женщину, которую он любил, убили прямо у него на глазах, а когда она умерла, убили и его самого. Верность, девочка, можно купить и продать, даже просто отдать… но страх может сделать цену верности настолько большой, что денег не хватит даже у самого богатого покупателя.
Девочка в ужасе посмотрела на него.
— Моя Семья никогда не причинит вреда Квинталу. Он охранял меня со дня рождения. А его жена и дочь… дочь была моей подругой до прошлого года, а его жена работает у нашего сенешаля. Они входят в Семью.
Даня наклонилась вперед и спрятала лицо в коленях. Охватив тонкими руками ноги, она вновь зарыдала.
— Их никто не тронет, — настаивала она вновь и вновь.
— Пожалуйста, не надо, — прошептал Маркуи. — Не делай этого. Не спорю — ты, конечно, права. И твой охранник, и его семья будут целы и невредимы. Кстати, Даня, здесь ты находишься в безопасности. Твоя Семья не допустит, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Они заплатят, чтобы забрать тебя отсюда… и в любой день, хоть завтра, за тобой могут спуститься сюда и вывести на свободу.
Девочка не подняла головы. Страж едва расслышал глухой ответ. Ему показалось, что это были слова «День Терамис».
И какое же отношение к чему-либо имеет тот факт, что сегодня День Именования? Он спросил у нее об этом.
— Потому что, — сказала она, подняв голову, — дипломат Сабиров, спустившийся ко мне сразу после того… как я попала сюда, сказал мне, что День Терамис является последним сроком, когда моя Семья еще может договориться о моем освобождении.