Старый моряк, не понимая, по какому случаю он удостоился такой чести, вытащил изо рта трубку и, запинаясь, произнес:
— О-очень... весьма рад!
При этом он вежливо протянул свою красную, как клешня, лапищу, в которой утонула узкая и маленькая рука женщины.
— Я так тревожусь, что не сплю уже третью ночь, — сказала боцману Зинаида Викторовна. — Не могла бы я с вами поговорить наедине?
— Э-э... хм... с удовольствием, — растерялся моряк. — Но, может быть, вам капитан нужен?
— Нет, я бы хотела поговорить именно с вами. У меня такое впечатление, что вы очень много плавали.
— Это, конечно... поплавал! Поди, раз семь вокруг света обошел, если считать по экватору.
— Ну, вот видите. А Кока у нас такой беспомощный и непрактичный. С ним обязательно что-нибудь случится. Я не представляю себе, как он будет без меня. Ведь там в Антарктике холода, айсберги, акулы и кашалоты! Я вас очень прошу: присмотрите за ним, пожалуйста. Следите, чтобы он не выходил с непокрытой головой, и пусть обязательно носит очки. А то знаете что с ним было в Арктике? Николай Семенович ведь очень близорук, но очки избегает носить. Из-за этого он там проваливался в полыньи, пытался узнавать дорогу у дикого белого медведя, а раз даже попал рукой в котел с кипящей водой...
Ломтев, присутствовавший при этом разговоре, то смущенно отворачивался, то, досадуя, разводил руками.
— Как тебе не стыдно? — говорил он жене. — Ну, что ты меня позоришь!
Он действительно был из тех людей, с которыми часто случаются всякие неожиданные истории. Он мог по рассеянности надеть чужое пальто, кепку или шляпу, из-за близорукости — прыгнуть через несуществующую канаву, а потом вдруг неожиданно очутиться посреди мутного потока.
Это же происходило с ним и на нашем китобойце. Еще в Черном море в сумерках он минут десять разговаривал о фосфоресценции воды с... зачехленной гарпунной пушкой, удивляясь молчаливости собеседника. Недели через две Николай Семенович опустил за борт какой-то металлический научный прибор. Прибор этот был никелированный, он поблескивал в воде, как рыба, и этим, конечно, соблазнил прожорливых акул, плывущих следом за флотилией. Одна из них с ходу проглотила прибор, а когда ее вздумали вытащить на палубу, — оборвала шнур.
Много наших моряков побывало за экватором, но никому из них не доводилось в обыкновенной постели поймать живую рыбу, а Николай Семенович мог и этим похвастаться.
Поздно вечером команда «Альбатроса», разморенная тропической жарой, высыпала на палубу освежиться на ветерке. А Ломтев в это время, радуясь ночной прохладе, улегся спать в каюте под открытым иллюминатором. Через час или два снизу вдруг послышалось какое-то взвизгивание и почти куриное квохтание, затем на палубу выскочил в трусах взлохмаченный Николай Семенович и, нелепо приплясывая, начал ловить что-то живое под рубашкой.
— Тов... това... товарищи! — спросонья испуганно бормотал он. — Кажется, мышь...
Марсовый матрос догадался выдернуть подол его рубашки из трусов — и на палубу упала живая, трепещущая рыба.
Она была из породы крылатых. Таких рыбок много в Атлантическом океане, они выскакивают из воды и, мелко вибрируя крылышками, словно стрекозы, пролетают метров двести. Летающих рыб привлекает яркий свет, они не раз залетали на палубу во время киносеансов. А тут любопытная жительница океана угодила прямо в открытый иллюминатор освещенной каюты и попала Николаю Семеновичу за пазуху.
Подобные неприятности, конечно, происходили и с другими, но они как-то оставались незаметными и не вызывали общего интереса. А Ломтев очень быстро стал популярнейшим человеком на флотилии. Даже если с ним ничего не случалось, то ему приписывали истории, происшедшие с другими.
В море развлечений немного, поэтому, ради веселой шутки, моряки становятся необычайно изобретательными. Они охотно идут на сговор и могут неделями не выдавать друг друга. На «Альбатросе» любимейшим занятием стало в одиночку или группой «травить» нечто такое, что могло вызвать испуг или тревогу у Николая Семеновича. При нем начали рассказывать всякие необычайные истории, якобы происходившие в прошлых рейсах с китобоями. Говорили о чудовищно сильных кашалотах, которые, будучи раненными, пробивали своей массивной головой днища кораблей, гнули гребные валы, разламывали зубами шлюпки или, выскочив из воды, всей тушей обрушивались на палубу китобойца и давили людей. Рассказывали о китах-убийцах, о грозе морей и океанов — беспощадных разбойницах косатках.
По словам китобоев, более свирепых животных ни на земле, ни на воде не рождалось. Увидев косаток, в ужасе застывали на месте самые огромные киты и позволяли им безнаказанно впиваться себе в брюхо, повисать на губах, вырывать язык и куски мяса.
Находились даже очевидцы, которые все это видели «собственными глазами». Они же рассказывали невероятные истории о нападениях морских львов, слонов и спрутов. А Николай Семенович только изумленно покачивал головой и временами восклицал: «Не может быть!», «Ну, что ты скажешь!»
А если особо фантастические случаи подтверждали и другие, то он, как бы с трудом переводя дыхание, произносил:
— Удивительное дело!
Но у себя в дневнике Ломтев записал: «Чудесные люди китобои! Но не могу понять, что заставляет их быть такими гиперболистами — невозможными выдумщиками?»
А на «Альбатросе» его продолжали принимать за пугливого кабинетного ученого и всячески изощрялись, не скупясь на выдумку.
Старший механик был постоянным противником Ломтева за шахматной доской. Стоило им сесть за столик и сделать несколько ходов, как в кают-компанию вбегал кто-либо из команды и прерывистым голосом докладывал либо о начавшемся пожаре, либо о том, что образовалась течь, что вода уже заливает кочегарку, а помпа не действует.
Механик просил извинения и, как бы встревожась, торопливо уходил. Вернувшись минут через десять, он дрожавшей рукой переставлял фигуры и говорил:
— Вы уж простите меня. Время от времени я буду отлучаться. Вода все прибывает. Боюсь за котлы, — не взорвались бы.
— Может, лучше прервать игру? — спрашивал Николай Семенович.
— А что это даст? — говорил механик. — Моряков всегда ждут неожиданности. Вышел в плаванье, так готовься ко всему. Кстати, а вы умеете плавать? — вдруг спрашивал он.
— Н-не очень... может, минут десять продержусь на воде.
— Э-э, батенька, вам на всякий случай все-таки следовало бы надеть поясок. Он никогда не повредит...
Механик доставал два спасательных пробковых пояса, один помогал надеть Николаю Семеновичу, а другой укладывал рядом со своим стулом. А окружающие усиленно создавали видимость суеты на корабле. В кают-компанию то и дело заглядывали новые лица, желающие взглянуть на Ломтева, приготовившегося к плаванию в открытом океане, и сообщали о нарастающей опасности.
Механик взлохмачивал волосы, убегал куда-то, снова возвращался, делал два-три хода и опять убегал.
Это длилось часа два. Механик обычно проигрывал партию и, утирая пот, говорил:
— Зато судно спасено. Ведь вот столечко до аварии было...
И он показывал крохотный кончик пальца.
Ломтев всякий раз благодарил механика за содержательную и весьма интересную игру. И трудно было понять, что он подразумевает под «содержательной и интересной игрой»: теоретическую ли подготовленность шахматиста или его актерские таланты?
Все же некоторые из альбатросцев были уверены, что они заняты полезным делом, так как закаляют характер ученого и приобщают его к морскому бесстрашию. И нужно сказать, что вскоре они так «закалили» характер Николая Семеновича, что если бы судно действительно стало тонуть, то он спокойно бы продолжал обдумывать ходы и создавать угрозы для шахматного короля.
Ломтев не был просто пассажиром, — весь путь он потрошил пойманных птиц, рыб и вел какие-то записи.
Когда флотилия вышла в Атлантический океан, начали тренироваться и молодые гарпунеры, жившие на «Альбатросе». Они учились быстро заряжать пушку, подводить судно к «киту» и стрелять по длинному ящику, сброшенному за борт. Практические занятия происходили успешно. Это даже отметила многотиражная газета флотилии. Но в конце статьи автор спрашивал: «Почему для повышения теоретических знаний молодых гарпунеров не используются научные силы флотилии? Почему ни одной лекции не прочел такой специалист, как Ломтев, который находится на борту «Альбатроса»?»