Внизу, под решетиной, тяжело вздыхала корова, – наверно, наелась чего-то невкусного, – а рядом в закутке сонно похрюкивала свинья.
– Не уснем, – произнес Вилимас, расстилая пропахшую конским потом попону. – По-хамски нас эти мужики приняли.
– Зато блины были – пальчики оближешь.
– Мне в одном сверчок попался.
– Спи. Завтра на работу.
– Да ну тебя… Ведь завтра как из ведра зарядит – чем не вода?
– Видно будет, – сонно пробормотал Улис.
– А я вот не усну, – упрямо повторил суеверный Вилимас, желая, чтобы все получилось наоборот. – О девках буду думать… Кажется, и впрямь к дождю… Ну как зарядит лить на месяц, что тогда? Сверчков давить? Видал – здесь сплошь глина. В сушь ее хоть зубами грызи, а в непогоду что месить, что копать – один черт… И кроту здесь не прорыться: ни одной кротовины кругом. Давай передохнем немного, поболтаемся тут пару дней, а потом давай бог ноги, покуда не влипли. Верно?.. Ну ладно, ты давай спи, а мне что-то больно захотелось к этим хохотушкам подкатиться…
Сказал, а сам повернулся на другой бок и мгновенно заснул.
А Шяудкулис, который заглянул в хлев, чтоб подслушать, о чем будут говорить эти бродяги, крадучись выскользнул во двор. Вытирая о траву измазанные навозом деревянные клумпы, он стал озираться вокруг в поисках какой-нибудь дубинки или чего-нибудь поувесистее. Схватив подвернувшиеся под руку грабли, старик прильнул к глухой стене чулана и принялся выжидать: «Ну, попадись он мне, черт зубастый, греховодник…»
Дочки еще не спали – до отца донесся голос младшей:
– Да померещилось тебе! В первую ночь он, ей-богу, не придет.
– Заткнись! Сама его шаги слышала.
– Интересно, вдвоем они или один только?
– Замолчи ты! Спи. Вроде один…
– А ты небось подумала – к тебе?
– Не подумала, а наверняка знаю. Он и знак подал – на ногу наступил.
– Когда? На какую еще ногу? Ври, да не завирайся.
– А когда я блины к столу подавала.
– Так, может, он нечаянно?
– Может, и нечаянно, – похоже, согласилась старшая.
– Который же? – не унималась сестра.
– Тот, глазастый. Кучерявый.
– Ишь ты… В тихом болоте… Чего ж он тогда мне весь вечер подмигивал?
Отец продрог, и тут терпение его лопнуло, в сердцах грохнул он граблями об стенку раз, другой – зубья во все стороны так и разлетелись.
Улис стреляный воробей, недаром в свое время к повстанцам Гелгаудаса [1] примкнул, – услышав грохот, вскочил и стал трясти спящего рядом товарища.
– А?! Что такое?! – встрепенулся Вилимас.
– Жандармы! Стреляют, слышишь?
– Слышу…
– Бежим через крышу! Живей!
– Бежим!
Крытая соломой крыша прогнила, повсюду зияли дыры, и Улис без труда разгреб отверстие пошире, высунул голову и огляделся. Во дворах наперебой лаяли и выли собаки, в избе мелькали какие-то тени, слышался скрип дверей, но во дворе, кажется, никого не было. Глотая пыль, Улис выбрался наружу и потихоньку сполз вниз по крыше,
Вилимас же решил удрать похитрее: зарывшись глубоко в солому, он раздвинул под собой жердины потолка и опустился прямо на корову, которая уже перестала вздыхать и лениво продолжала жевать во сне свою жвачку.
В углу снова завозился поросенок, заблеяли овцы, и Вилимас опрометью бросился к дверям, распахнул их и выскочил на улицу. А в это время Улис с крыши – вжих!.. Оба испуганно отпрянули, потом вроде признали друг друга, да только ноги сами собой понесли их в разные стороны.
Вернулся Шяудкулис в избу – глядь, постель еще теплая, а жены и в помине нет! Заглянул в боковушку, в горницу, в сени – ни слуху ни духу. «Так что же это, стало быть, творится? – подумал он. – Ограбили или бессовестно надули?»
Сердито отшвырнув прочь деревянные клумпы, мужик полез на чердак. Шерсть, копченое сало, окорока – все как будто на месте.