Ее сердце сжалось от вспомнившегося страдания…
Она стала женщиной в ловких руках десятиклассника Оленева, писаного красавца, в которого были влюблены все девочки школы… Ей казалось, что он выбрал именно ее, чтобы на узком диванчике, необыкновенной красоты баритоном попросить отдать самое ценное, что есть у девушки, и на нем же он взял у нее это самое ценное… Как он был красив, этот Оленев! Ей казалось, что лицо его могло быть лицом Андрея Болконского, а руки, пальцы — такие же, как у Ван Клиберна… Красавец взял у нее самое дорогое и сказал: „спасибо“… Больше они никогда даже не разговаривали. Оказалось, что красавец состриг цветы со всей девичьей половины школы, что лишь она, дура, об этом не знала… Потом мать к ней долго приставала с вопросом, откуда на белом переднике школьной формы у нее пятнышко крови?.. Уж не носом ли кровь шла?.. Слава Богу, что через несколько месяцев красавец получил аттестат и канул в Лету… Только через двадцать лет, вернувшись в свой город и придя в школу на встречу с одноклассниками, она узнает, что ее первый мужчина, школьный красавец Борис Оленев в девятнадцать лет погибнет в Афганистане. Она узнает, что, выполняя свой интернациональный долг, он спасет ценой жизни своей жизни товарищей, а потом на его теле моджахеды вырежут аббревиатуру „СССР“ и кинут, обезглавленное, на дороге… Ему посмертно будет присвоено звание Героя Советского Союза, а портрет, потускневшая фотография, будет украшать красный уголок бывшей Ленинской комнаты. Лишь через двадцать долгих лет она внезапно перестанет жалеть, что отдала свою девственность не тому!..
— Надя! — протянула она ладошку. — Кивелева…
Он схватился за нее, как за рыбину, готовую сорваться с крючка.
— Кранов, — представился вдруг севшим голо сом. Одновременно он наслаждался тактильным ощущением ее задержавшейся ладошки, слегка влажной и мягкой.
— А имя? — она смотрела прямо в глаза знатоку Достоевского и ничего не боялась, пережившая разочарование с красавцем Оленевым. После такого обмана она даже не помышляла о каких-либо новых отношениях.
— Имя? — переспросил Кран. — Ах, имя… — В башке у него плыло, как будто по ней съездили кастетом. — Вован!.. Вернее, Вова… Черт! Владимир, да-да!
— А ты из какой школы?
Крану вдруг захотелось соврать, что он уже давно со средним образованием, но истинное чувство требует правды, и он сказал ее.
— Из сто двадцать седьмой. Она повспоминала.
— Не знаю такой…
— Недалеко от булочной Бухмана.
— А-а… А в каком ты классе?
— В девятом.
— Кажешься старше.
Внезапно интерес в ее глазах исчез, ей более нечего было спросить, она посмотрела на крохотные часики и заторопилась.
— А ты из какой школы?
— Из девятнадцатой, — ответила, засовывая тетради в холщовую сумку, на которой с помощью трафарета была изображена группа „АВВА“. — Только я уже в десятом классе, мальчик!..
Надька Кивелева долго не появлялась в читальном зале. За это время Кран прочитал почти всего Достоевского, неожиданно проникся некоторыми его строчками, особенно теми, в которых повествовалось о неудачной любви и о страданиях, ей сопутствующих… В его ушах до сих нор звенел Надькин голосок с этим ее — „мальчик“!
А потом он пошел разыскивать се в чужой район, в школу номер девятнадцать.
На заднем дворе он дрался одновременно с тремя и уложил их тремя ударами, разбив костяшки кулака до крови.
А потом его били. Долго и жестоко. Он лежал, вжавшись в землю, прикрывая голову руками, и думал о ней…
Велели больше не соваться! Были правы, какого фига он шляется по чужой территории.
А он вновь пришел, выпивший портвейна, от того совершенно бесстрашный и злой.
Драка опять была долгой и жестокой. На сей раз Кран взял с собой кастет и сломал двоим скулы.