— То есть? — Она даже растерялась. — В каком смысле?
Партнер наклонился через столик, дернул губы в усмешке.
— Назови иначе, дочка. Апаш и под дулом пистолета не пойдет работать или воевать. Его судьба — грабить, резать глотки. И танцевать. Это мы умели, Эльза! Но за грабеж светила Кайенна, убийцы играли в кегли собственной башкой... А за танцы стали платить, и очень-очень прилично. Мода, высший парижский шик! Если за ночь в танцевальном зале дают сотню долларов — настоящих, серебряных, с орлом! — какой дурак станет рисковать головой? Вот и перевелись апаши.
Жожо отхлебнул из бокала, ударил стеклянным донцем о скатерть.
— Я ничуть не лучше прочих, а вот ты... Мы все ненавидим бошей, Эльза, но ты не из них, другая совсем. Не спрашиваю, и ты, дочка, не отвечай, но... У вас в Берлине, наверно, тоже были такие же индейцы. И тоже хорошо танцевали.
Партнер не спрашивал, и партнерша могла не отвечать.
— Я научилась у мужа. Не так важно, что человек делает — ловит резиновый мячик или танцует «Апаш». Важно, чтобы он умел превращаться в мячик — и становиться настоящим апашем!
Бокал в руке старого бандита дрогнул. Не слишком заметно, чуть-чуть.
— Апашем нельзя стать, Эльза. Им можно родиться — и умереть.
5
Курц наверху на скальном козырьке, Хинтерштойсер ниже по уступу, между ними, тяжелой темной бусиной на толстом шнуре — рюкзак с готическими литерами. Второй, с первым уже разобрались.
— Выдай!.. Вира помалу!
Бусина дрогнула, зацепившись за выступ, и неохотно поползла вверх. Метр, метр, еще метр... Андреас провожал ее взглядом, стараясь не морщиться. Еще немного — и финиш. Можно считать, повезло. А ведь чуть назад не повернули!
Fick dich!
Эйгер, старый Огр, в очередной раз показал характер. В лагере и на склоне — ясный день. И тепло, хоть рубашку снимай. Но уже у трещины, что вела к Красному Зеркалу, их встретил туман, тяжелый и липкий, словно сметана из погреба. На два метра видишь, а дальше белая клубящаяся стена. Чуть не накрылась заброска, но все-таки решились, поползли дальше, к Зеркалу.
...Выше, выше, еще метр, еще...
— Пойма-а-л!..
Курц! Хинтерштойсер вытер рукавом мокрый лоб. Порядок! Можно дыхание перевести — и даже перекреститься. Везде свои приметы, с маршрута дозволено и свернуть, чтобы продолжить на следующий день, на второй, на третий — и вновь до результата. Но заброска должна пройти удачно и только с первого раза. Иначе пути не будет.
— Мочаль!
Андреас поглядел наверх, прямо в белый туман.
— Мочалю-ю-ю!..
***
Крюк — острием к скале, молоток, веревка. Ног у рюкзака нет, нет и крыльев, но оставлять его без привязи опасно. Сбежит, и следов не найдешь.
— Стой!
Рука с молотком дрогнула. Курц оглянулся, моргнул удивленно.
— Левее, — рассудил Хинтерштойсер, — в самый угол, а то снесет первым же камнем. Знаю я эти скалы! И другой рюкзак туда же.
Тони спорить не стал. В угол так в угол. Тук-тук-тук! И еще раз — тук! Теперь веревку — в кольцо, затянуть, проверить... Годится? Годится! Стреножили.
— Курим?
Под ногами пропасть, отвесная влажная скала, но ее не видно. Туман! И сверху туман, и с боков. Огонек зажигалки вспыхивает неохотно и тут же гаснет. Еще раз!..
— По прогнозу завтра с утра опять дождь, а потом переменная облачность и сильный ветер. Это внизу, а что будет здесь, тролль горный не разберет, — Курц, с сигаретой у рта.
— Из итальянцев пойдут только Чезаре и Джакомо. Австрийцы отказались все, кроме, понятно, Ангерера и Райнера. Но эти с «эскадрильей », своя своих познаша, — Хинтерштойсер, тоже с сигаретой, но потухшей. Затянулся раз — и забыл.
Белая мгла повсюду, обступила, надвинулась. Ни дна ни покрышки! Туман заползает за ворот, лижет щеки, дышит сыростью в лицо.
— В дождь идти нельзя, накроемся сразу. «Эскадрилья» будет мочалить послезавтра утром и то не с рассветом, а когда солнце повыше поднимется. Там же еще кино, митинг, пляски у знамени под барабан... — Тони, уже без сигареты.
— Если завтра вечером не будет дождя, выходим после полуночи, часа в два. Плохо, что новолуние, придется на ощупь. Ничего, пройдем!
Ответа Андреас не ждет. Его и не будет, Курц даже не кивнет.
Оба встают разом, четко, словно по команде.
Решили!
***
У старика Огра много сюрпризов в запасе...
Хинтерштойсер упал на самом последнем спуске. Как и почему, сам не понял. Дюльферял по всем правилам — веревка пропущена между ног, обхватом через правое бедро, поднята через грудь, в левую руку зажата. Правая тоже при деле, скорость регулирует. Не спешил, не зарывался, уже и камень успел подошвой нащупать. Веревка- предательница почему-то ослабла, выскользнула из ладони...
Ganz plemplem!
Раз — и на боку! Два — больно. Три — очень больно...
Справился, вскочил, головой помотал. Потом, как и положено, вдохнул поглубже — себя прочувствовать. Раз, другой, третий... Главное, чтобы кости были целы.
Каменная Дева Баварская, не попусти, выручи!..
Успокоился, даже попытался улыбнуться. Ноги держали, руки двигались. Болели только ушибленные ребра и еще правое бедро — место, откуда нога расти начинает, но только сбоку. Ерунда, если подумать.
Андреас так и подумал. Надавил там, где совсем невтерпеж, зашипел, ругнулся негромко. Куртку поправил и стал дожидаться Курца.
Другу Тони ничего не сказал. И так забот хватает[73].
6
— Галстук нужен? — каменным голосом вопросила Герда. — Если что, в шкафу, слева на дверце.
Марек, еще поглядевшись в зеркало, провел расческой по волосам, пиджак одернул.
— Обойдусь, — рассудил. — А почему таким тоном?
— Я же портфель. Не забыл?
Девочка подошла к столу, взялась за телефонную трубку.
— Можно, я Ингрид позвоню? Если она в номере, ты меня сам туда отнесешь и у двери поставишь. А я на замочек закроюсь.
Мужчина, не возразив, подошел к балконной двери. Эйгер-Огр был в сизой вечерней дымке. Он попытался представить, каково сейчас тем, кого нелегкая занесла на ледяные склоны, но память, своенравная хозяйка, подсказала иное: черная речная вода, прилипчивый гнилостный дух прибрежного тростника, желтый луч фонаря, темные пятна на простреленных гимнастерках. С детства он боялся покойников, и даже не мог вообразить, что сможет спокойно и методично расстегивать нагрудные карманы, складывать стопкой липкие от крови документы, вглядываясь в мертвые лица.
— Напейтесь! — велел ему мистер Мото.
Приказ Марек выполнил, хотя и очень опасался, что после первой бутылки к нему неслышно подступят четверо в светлой полевой форме. Случилось иначе — к нему пришла ОНА.
«Титаник-вальс»...
А если и в сам деле занесет на ледяную вершину? Раз — и там! Кого он встретит на каменном темечке?
— Мне не нравится, — сообщила Герда, подходя и становясь рядом. — Гора — она солнце заслоняет. Вроде как тучу в землю вкопали... Можешь меня никуда не относить, Кай. Ингрид в номере нет. Ушла.
Подумала немного.
— Это плохо.
— Потому что сразу в троих влюбилась? — уточнил Марек, берясь за шляпу.
Девочка взглянула выразительно.
— Это не смешно, Кай.
Марек Шадов вспомнил виденный им неясный силуэт. Ничего особенного, зубочистка в бриллиантах и в платье из журнала мод.
— Такие, как она, Герда, много о себе воображают. Принца ждут, чтобы на белой лошади приехал — и в ножки упал. Некоторым приходится ждать очень долго.
Сказал — и язык прикусил. Поздно! Сзади сердито засопели.
— А принцы, между прочим, по вечерам неведомо куда уходят. И даже галстук не надевают. Вот возьму — и спрошу!
Марек взялся за дверную ручку, оглянулся.