Мужчина встает, пытается улыбнуться, затем идет к двери, берется за блестящую медную ручку.
— А тебе — спасибо. За «папу».
Девочка отворачивается, глядит в окно.
— Вещи я соберу сама.
***
Кай и Герда познакомились в Шанхае. Ей четыре года, ему — двадцать. На нем — новый черный костюм, пошитый к свадьбе, на ней — синее платье-«матроска», белые полосы на воротнике, белый бант на груди.
Их представили. Марек Шадов протянул руку, улыбнулся. Гертруда Веспер взглянула исподлобья:
— Ты еще один дядя?
«Она очень хорошая, — предупредила жена. — Но... Вообрази, что это я. О’Хара и мистер Мото не договорились, началась война, и мы с тобой случайно встретились».
Марек присел, согнал с лица ненужную улыбку. Поглядел прямо в светлые глаза-ледышки.
— Не «еще один». Ты поверь, а я очень постараюсь, чтобы это стало так.
Гертруда Веспер немного подумала.
— А пожимать руку — обязательно?
— Нет, — усмехнулся он. — Совершенно необязательно!
— Тогда держи!
И она протянула ладонь.
6
Женщина попыталась заснуть. Выпила лекарство, задернула занавеси. В номере сразу же стало темно, слишком темно, и она впустила внутрь узкую полоску солнечного огня. Разделась, легла на кровать, прикрыла веки. Но свет не исчез, превратившись в большое желтое пятно с рваными краями, словно кто-то плеснул краской прямо в зрачки.
Открыла глаза, наскоро вспомнила, какие лекарства еще есть в сумочке. Телефон на столике, можно поднять трубку и вызвать врача.
На какой-то миг стало страшно. Ей скоро тридцать.
Всего только...
Уже...
Она носит с собой целую пригоршню упаковок с таблетками, каждые полгода ложится в клинику, читает медицинские журналы. Что будет через год? Через три? Стоит ли оно того? Ей все время кажется, что лучшее впереди, но дни сгорают один за другим, и сегодня ничуть не лучше, чем вчера.
Мысли прогнала. Она делает что хочет, идет своей дорогой, добивается всего, чего желает. А это — главное. Иначе... А иначе не было б ничего — как и ее самой. «Проститутка из портового борделя, которая ничего не умела и всего боялась». Она не простила О’Харе этих слов, но босс был прав. Ошибся в другом — нельзя лепить из глины собственное подобие, а после оживлять. Големы злопамятны...
— Война — отец всему, — сказал как-то О’Хара. — Не помню, чья мудрость, но это действительно так.
— Гераклит Эфесский, — не думая, отозвалась она. — Если полностью: «Война — отец всему и царь».
Их последний год в Шанхае. Вместе уже давно не живут, у него в особняке — очередная любовница, девчонка-китаянка, она купила маленькую квартирку во французской концессии. Узкий переулок, выходящий на авеню Жоффр, третий этаж, дверь с двумя замками. С боссом виделись на службе, но иногда, и такое случалось, он просто заходил поболтать. Зашел и сейчас. Поцеловал в щеку, выставил на стол бутылку светло-красного «Dynasty Cabernet Sauvignon», ее любимого.
Присел в кресло — нога за ногу, подбородок вверх.
Закурил.
Пепельницы в квартире не было, и она поставила на табурет обычное фарфоровое блюдце.
— Гераклит Эфесский... — О’Хара прищурился, резким движением стряхнул пепел. — Иногда на тебя страшно смотреть, Лиззи.
Она была Ильзой, но босс называл ее только так.
— Когда мы впервые встретились, ты была голая, с синяком на левом боку, и от тебя скверно пахло. Пришлось отправить тебя под душ. Потом ты училась шлепать на пишущей машинке, затем спросила у меня, что такое двойная бухгалтерия и чем она отличается от тройной... А не так давно я сообразил, что ты танцуешь вальс лучше, чем я.
Она слышала это не в первый раз. Пожала плечами, открыла сервант, чтобы достать рюмки.
— Ты недоволен?
О’Хара захохотал, громко, привычно, но смех на этот раз показался ей каким-то ненастоящим, словно жестяным. Затем стер улыбку с лица.
— Если бы у меня был такой сын, Лиззи, я бы горя не знал. Но мой балбес только и умеет, что гонять на спортивном авто и тратить мои деньги на модные галстуки из магазина на Грин-стрит. В детстве он любил отрывать крылья у бабочек. Думал, поумнеет, увы... Но я пришел не жаловаться. Скоро мне уезжать из Китая, а поэтому... Есть разговор, Лиззи!
Золотисто-зеленое вино, мягкое цветочное послевкусие. Сизый табачный дым, негромкий спокойный голос. В таком тоне босс беседует только с самыми серьезными клиентами. Сделка на миллион...
— Ты каждый день задаешь много вопросов, Лиззи. Не все они мне нравятся, но я отвечаю, куда деваться? Ты теперь незаменимая, сам вырастил, сам воспитал. Но ты ни разу за эти годы не спросила, ради чего, ради какой цели я приехал в Шанхай. Деньги? Само собой, как без них? Война — отец всему. Китайцы воюют, а значит, платят. Но когда я запретил продавать оружие генералу Янгу, ты даже не поинтересовалась причиной. А ведь это очень большие деньги — и они достались не нам.
— Ты бы все равно не ответил. Сам вырастил, сам воспитал. Есть вопросы, которые не стоит задавать, потому что ответ и так ясен. А есть такие, которые просто не надо задавать.
Рюмки еще не опустели, однако он налил вновь, до самых краев, плеснув на скатерть. Поставил на стол блюдце, зажевал мундштук папиросы.
Взглянул — прямо в глаза.
— Когда я был мальчишкой, то часто думал, что значит стать настоящим мужчиной. Вначале, сама понимаешь, дальше кольта в кобуре и одноклассницы на сеновале не мечталось. Потом... Потом я уехал в Европу вместе с парнями генерала Першинга. Добровольно, даже медицинскую справку подделал, чтобы взяли. Солдаты — вот истинные мужчины! Если бы... Нет, Лиззи, солдат — крыса, он огрызается, потому что его загнали в угол.
— И ты решил стать тем, кто загоняет в угол?
Они выпили. Она пару глотков, смакуя, О’Хара — залпом, до дна, явно не чувствуя вкуса. Выдохнул, взял папиросу, затянулся.
— Людей загоняют в угол политики, вся эта выборная сволочь, у которой есть единственный талант — врать в глаза. Такое дерьмо не по мне. Хочешь, расскажу, что такое настоящий мужчина?
Усмехнулся, блеснув крепкими зубами, пододвинулся ближе.
— Ты — настоящий мужчина, если к тебе сбегает чужая жена — прямо из-под венца, из главного столичного собора, чтобы провести брачную ночь не с мужем, а с тобой, в грязном купе второго класса!
Она сделала еще глоток, щелкнула ногтем по стеклу:
— Амен! Это высшее достижение настоящего мужчины?
О’Хара ответил неожиданно серьезно:
— Не достижение, Лиззи. Всего лишь показатель возможностей. Через много лет этот мужчина расстелил на столе карту мира, задумался — и ткнул пальцем в Европу. Зачем? Он решил устроить там большую войну. Ничего личного, просто business. Наметил победителей, побежденных, составил смету...
— А тебя он отправил в Китай?
Мужчина, неспешно встав, потянулся, хрустнув костями, положил на плечо женщине тяжелую ладонь.
— Есть вопросы, которых просто не надо задавать. Другое важно, Лиззи. В Китае мы сделали все, что хотели, — и взяли все, что могли. Скоро сюда придут японцы, и начнется пир трупоедов. А я стал достаточно силен, чтобы самому ткнуть пальцем в карту. Ты можешь остаться здесь, можешь уехать подальше и обо всем забыть... И можешь поехать вместе со мной! Ответ — сейчас, причем только «да» или «нет».
Она не спешила. Допила вино, взяла папиросную коробку, прикусила зубами бумажный мундштук. Зажигалка выстрелила синим огоньком, но с первого раза прикурить не удалось. Она щелкнула еще раз, еще...
7
— Я убедилась, господа, что мужчины — существа, совершенно не приспособленные к жизни, — изрекла баронесса фон Ашберг, закуривая сигарету, вставленную в чуть ли не полуметровый янтарный мундштук. — Не возражайте. Как говорят материалисты, практика — критерий истины.
Подали кофе. Если с обедом как-то обошлось, то с кофейной картой случилась накладка. Ингрид, изучив ее вдоль и поперек, нахмурилась, подозвала официанта, тот сбегал за мэтром...