Попечитель умалишенных! Да он сам слабоумный, только без справки. Ну почему он никак не умрет?
Звякнули вилки. М-р Кенинсби тут же сообщил, что вилки — изобретение времен королевы Елизаветы. Нэнси неожиданно для самой себя выпалила:
«А вот во времена Свифта было принято говорить „после смерти королевы Елизаветы“, а „после смерти Анны“ — никогда. Ты знал об этом, Генри?
Пальцы Генри сжали скатерть, словно рептилия, внезапно выползшая из-под стола.
— Нет, — неожиданно резко ответил он, и все пятеро разом замолчали. Стало так тихо, словно тень одной из упомянутых королев прошла мимо сидящих, направляясь по делам из одного невообразимого мира в другой. Сибил нарушила тишину, сказав просто:
— Наверное, это потому, что сменились династии. Про Георга II, если я правильно помню, так тоже никогда не говорили.
— Что-то нездоровые у нас пошли разговоры, хрипло проговорил Аарон. Таким голосом могла бы вещать рептилия, которая только что представилась Нэнси. Холодно… холодно… и голоса этих холодных тварей так режут слух… Эй, что со мной? Совсем голову потеряла, — остановила она себя, отгоняя видение. — Это же просто м-р Ли, дедушка Генри. Он говорит что-то… какой угрюмый… не просто угрюмый жуткий! И все кругом такие неестественные — Генри, во всяком случае, неестественный, а вот отец совершенно естественен, а м-р Ли… Он опять говорит. Нэнси вслушалась.
— Здесь сохранился небольшой архив, — услышала она, — вам, наверно, будет интересно взглянуть. Стихи, дневниковые записи, несколько писем…
— Я бы с удовольствием посмотрела, — ответила Сибил. — Интересно, что он был за человек?
— Боюсь, я просматривал эти документы недостаточно внимательно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — отозвался Аарон. — Но он, конечно, был в отчаянии: заговор провалился, а с ним и его карьера.
Сибил улыбнулась.
— Он верил в это? Как глупо с его стороны!
— Разве это глупо — добиться своего или умереть? — спросил Генри.
— Скорее, непропорционально, по-моему, улыбнулась Сибил. — Человек готов умереть, лишь бы не оставить своего дела. А если дело вдруг оставит его? У ваших романтиков-одиночек столько пафоса! Они и мысли не допускают, что могут ошибаться.
Нэнси снова начало знобить. Даже приятный голос Сибил не мог избавить слово «ошибаться» от гнета обреченности. «Ошибаться» ошибиться непоправимо. Ошибиться в том, что казалось средоточием всей жизни, быть не правой, поступать не правильно… О, наконец-то завтрак заканчивается. Она поднялась и вслед за тетей и Аароном прошла в гостиную, ненавидя всех, начиная с себя, а сильнее всего — бумаги несчастного пэра.
М-р Кенинсби, впрочем, решительно повернул к двери.
— Пойду пройдусь до деревни и обратно, — объявил он Генри, выходившему из столовой вместе с ним. — Если встречу викария, то поздравлю с удачной утренней службой — ярко, кратко и в самую точку. И проповедь была мила и изящна. Так спокойно и убедительно!
— И о чем шла речь? — с неожиданным любопытством спросил Генри, вопреки собственной воле пытаясь задержать собеседника. «Ярко, кратко, спокойно, — подумалось ему, — а тучи, между прочим, уже сгущаются над головой пожилого джентльмена. Башня его жизни уже шатается, и толкает ее моя собственная рука».
— О том, чтобы быть добрым и справедливым, отозвался м-р Кенинсби. — Для деревенской паствы в самый раз. Ну, мне пора. Не стоит задерживаться без нужды.
— Когда пойдете обратно, на перекрестке — налево, не забудьте, — напомнил Генри.
— Налево так налево, — согласился м-р Кенинсби и ушел. Генри тоже отправился по делам — но в гостиной, где Нэнси ждала его с замиранием сердца, он так и не появился. Нэнси обругала себя и с отвращением уставилась в дневник пэра — подлинный восемнадцатый век! Сибил между тем начала читать вслух.