– И? – произнес он как можно небрежнее.
– И? Что – и? Ах, да. Я говорю – очень любопытный пергамент. Любопытнее самых любопытных. Это завещание мастера Танаквиля, написанное непосредственно в канцелярии герцога и заверенное личной печатью его высочества. Очень любопытное завещание.
– И что же в нем любопытного, эдил Кессиас?
Эдила явно интересовало что‑то, лежащее на столе.
– Ренфорд, вы – ученый? – внезапно спросил он.
– Я получил какое‑то образование… – начал Лайам, стараясь разглядеть из своего далека, какую бумагу эдил изучает.
– Похоже, Ренфорд, что Тарквин очень любил ученых. Он оставил все вам.
– Что?! – Лайам был настолько поражен, что с него слетела вся его деланная непринужденность. – Тарквин оставил все мне?!
– Участок, деньги, имущество – все. Вы удивлены?
– Еще бы! – От волнения Лайам стал заикаться. – Мы были едва знакомы!
– Похоже, вы все‑таки были ему ближе, чем кто‑либо другой. Это, дорогой Ренфорд, – уже улика, это сильный ход против вас.
Лайам почувствовал, что земля разверзается у него под ногами. Но тем не менее его голова заработала четко и ясно.
– Знаете, в давние годы, когда еще только‑только учреждался ваш титул, досточтимый эдил, существовало одно – теперь полузабытое – правило: если обвинение против кого‑то находили ложным, то обвинителя признавали виновным в содеянном преступлении, – холодно произнес Лайам.
Кессиас хмыкнул.
– Я так и думал, что вы, как книгочей, должны это знать. Но я также думал, что ученому человеку должно быть известно и еще кое‑что: на действия стражей правопорядка это правило не распространяется. Потому что иначе их работа просто застопорится. Ну как?
Задетый за живое Лайам вспыхнул. Ему и в голову не приходило, что грубоватый эдил может разбираться в юридических тонкостях. Он невольно сжал кулаки, но промолчал. Кессиас же тем временем продолжал говорить:
– Должен признаться, Ренфорд, я шел сюда с намерением застукать вас на горячем. Я полагал, что, услышав о завещании, вы запаникуете и что, если надавить как следует, вас нетрудно будет сломать. Но теперь мне кажется, что я ошибался. Вы – скверный актер, Ренфорд, слишком скверный для расчетливого убийцы. И еще я обнаружил вот эту писульку.
Эдил приподнял лист бумаги. В голосе его звучало лишь легкое любопытство.
– Меня она здорово удивила. Зачем бы ученому выписывать в столбик имена знакомых убитого, снабжая их подробными примечаниями? Зачем ему составлять перечень всех, кто посещал чародея в последние дни? Ну правда ведь – странно? Я почти готов утверждать, что этот ученый от нечего делать взял и составил список всех тех, кто мог бы прикончить старика. Я прав?
Кессиас усмехнулся. Лайам нахмурился, но ничего не сказал.
– Вы, случайно, не догадываетесь, зачем бы ученому заниматься такой ерундой?
– Возможно, – медленно произнес Лайам, стараясь сдержать гнев (он злился прежде всего на себя за то, что не потрудился прибрать злополучный список), – возможно, этому ученому показалось, что местный эдил чересчур глуп, чтобы найти убийцу, и он решил взяться за эту работу сам.
Кессиас расхохотался, заполнив чердачное помещение раскатами смеха. Он хлопнул себя по колену, не выпуская списка из рук.
– Верно! Возможно, он так и подумал! Именно так! О, вы необычный убийца, Ренфорд, необычный убийца!
Продолжая смеяться, эдил аккуратно свернул список вчетверо и сунул за пазуху. Лайам не мог сообразить, как ему быть, а потому просто ждал, когда Кессиас отсмеется.
– Пошли, Ренфорд, – в конце концов сказал эдил. – Перекусим где‑нибудь вместе.
* * *
На улице по‑прежнему моросило, но Кессиас выбрал одну из соседних таверн, так что они не успели промокнуть.