" Батурин прошёл к себе, стал у окна и развернул записку. Она была от Вали."Не пугайтесь, - писала она, - приехала в Бердянск на несколько дней, боялась, что вас не застану. Через час приду." Батурин бросился на улицу искать её. Он пошёл к порту. В каменном, пустом переулке он увидел Валю, - она быстро шла впереди. В прорезе между домами виднелось тёмное вечернее море и огни парохода.Батурин остановился. Мысль о широкой, волнующейся, как море, легенде вспыхнула детским восторгом.- Валя! - крикнул он и прислонился к решётке сухого сада.Она обернулась, рванулась к нему, протянула руки. Батурин сжал их, посмотрел в её глаза и понял, что не хватало ему вот этого страшного и чистого начала, этой женской, ещё не разгаданной сущности, что была в её тёмных и сверкающих зрачках.- Не сердитесь? - спросила она, всматриваясь в его лицо, будто стараясь запомнить его навсегда. - Видите, какая я прилипчивая, не даю вам покоя.Батурин закрыл её ладонями свои глаза, как делают маленькие дети, и ничего не ответил. валя спросила, чуть слышно, одними губами:- Ну что, что, что, мальчик мой милый?Волнение его могло окончиться освежающими слезами, но резким напряжением он сдержал себя. В его волнении вдруг появилась неясная мысль, - что-то было связано с этими словами "мальчик мой милый". ВО сне ли, в памяти ли детских лет, когда была жива его мать, но где-то он слышал эти слова.Они пришли на набережную, серую от ночного света. Это был отблеск воды, звёзд; возможно, горячий ветер тоже излучал неясный свет.Валя села на чугунный, ржавый причал. Батурин опустился на тёплые камни у её ног. Она говорила, наклоняясь к нему, не отпуская его руку. Терпко пахла колючая трава; ржавый подъёмный кран, казалось, слушал голос Вали. У каменной лестницы качались, кланяясь морю, старые шлюпки.- Теперь всё, всё долой, - говорила Валя. - У меня нет ничего позади - ни отца, ни ребёнка, ни асфальта. Я новая. Вы слышите меня? Во должны знать, как это случилось. Я два раза была больна, два раза травилась, - всё спасали. Я думала - зря спасают, всё равно своё сделаю, а теперь я готова ноги целовать тем, кто меня спас. Доктор, такой рыжий, мрачный и такой милый, из "Скорой помощи", он мне сказал: "Если не себе, так другим пригодитесь", - а я его выругала за это так скверно...Валя замолчала. Батурин осторожно тронул её холодные ногти.- Ну, говорите же!- Я... - Валя вздрогнула.- Я... дочь врага, я училась в гимназии. Отец бежал от голода на юг, в Ростов, взял меня. У меня тогда уже был, у девчонки, ребёнок. Мальчик... ему было полтора года, он ещё не умел говорить. В Ростове мы прожили долго. Было плохо, трудно. Но я не хотела дальше никуда ехат, а потом отец заболел сыпняком. Через неделю мальчик заболел скарлатиной, и положили их обоих в один госпиталь на Таганрогском проспекте. Там лежали солдаты, детей почти не было. Я жила в палате, где был мальчик. Спала на полу, вся во вшах. Если бы вы слышали, как он плакал по ночам, маленький, у вас бы разорвалось сердце. А кругом матерщина, канонада, - красные подходили к городу, - кому он нужен был, мальчишка, кроме меня. Даже врачи его не смотрели.Валя взялал Батурина за подбородок, подняла его голову. Он снизу смотрел в её лицо. Она плакала, не скрываясь, не сдерживаясь; слезы капали на его волосы.- Ну скажите, зачем это? - тихо спросила она. - Зачем пропал маленький? Вы один поймёте, как мне было горько.Потом началась эвакуация, больных стали вывозить. Некоторые шли сами, падали с лестниц, разбивались. Я бросилась в город, упросила хозяйку пустить мальчика: тогда скарлатины и сыпняка боялись хуже чумы. Не знаю почему, но она согласилась, - уж очень, должно быть, я была страшная. Я побежала в госпиталь, сказала отцу, что возьму мальчика, а потом его.