Лойба попадался всюду и тотчас же, подняв косматые брови, начинал врать об австрийском посольстве и жаловаться на дикость туземцев.Батурину наконец стало казаться, что никакого Пиррисона нет, как нет и Нелидовой, что вся эта история выдумана. Он пал духом, изощрялся в придумывании невероятных планов, как найти Пиррисона, но при осуществлении их упирался в единственный выход - расспросы. Это было скучно и походило на лотерею,- человек, который смог бы сказать, где Пиррисон и Нелидова, представлялся недосягаемым, как выигрыш в сто тысяч. Искать такого человека было бессмысленно. Поэтому Батурин избрал легчайщий путь - ждать счастливой случайности.Бердянск тускло поблескивал черепичными крышами и морем. Временами дул горячий ветер с юга. Батурин любил такие дни, потому что был уверен, что ветер дует из Африки.Цвет дня был мутный и безоблачное небо становилось сизым, как в грозу. Неизмеримая жара повисла в воздухе, опалённым ветром.В один из таких дней Батурин, сидя в столовой, набросал на меню несколько фраз, - он хотел передать настроение этих ветровых дней. Перечитывая написанное, он сказал себе - "постой, постой!" - и улыбнулся. Фразы были крепкие, звучали сжато, беспощадно, как дни, о которых он писал.- Есть! - сказал Батурин. - Мозги проветрены. Теперь пора.С этого дня он, пока только для себя, стал писателем. Не имея представления о сложности сюжетов, архитектуре повестей, умолчаниях, торможениях повествования, он чувствовал тяжесть от обилия образов.Они были ещё далеки от нужной чёткости, мутны, как цвет ветренных дней. Но они пенились и подымались, разбрызгивая тончайшие капли влаги.Он ждал. Это ожидание было похоже на горные хребты в тумане. То там, то тут просвечивает розовый лёд, и с дрожью, предчуствуя необычайное зрелище, ждёшь, когда туман растает и блеск снежной весны над глетчерами откроется в своём блистающем молчании.- Как хорошо! - повторил Батурин.Казалось, мир залит жгучим светом, и вещи раскрыли свою вторую сущность более глубокую, сложную, чем та, среди которой он жил до тех пор.Это состояние напоминало бред, влюблённость. В каждой будничной вещи были скрыты волнующиеся, как море, легенды.Батурин стал понимать, как коротка жизнь. Он казался себе мальчишкой, который хочет остановить руками водопад, - исполинский поток света, влаги, спектральных лучей, - и плачет от бессилья. Едва Батурин пытался закрепить один образ, как новый, ещё более томительный, ускользающий, рождался в мозгу. Были тончайшие вещи, что никак не укладывались на бумагу.Скорей, скорей! - вот единственное чувство, которое в те дн испытывал Батурин. Письма капитана лежали нераспечатанными.Батурин казался себе похожим на рыбу-глистовку. Её он часто видел в порту. Она выскакивала из воды, будто хотела лететь, падала на бок, быстро кружилась и издыхала. Это была болезнь. Попытки рыбы летать напоминали Батурину его бессилие, когда он сталкивался с немощью родного языка.Лойбу он как-то прогнал в столовой, сказав ему: "Уйдите, вы мне мешаете", - и не заметил, как тот подошёл к хозяину, покрутил пальцем около лба и злобно прошептал:- Психопат! У него, знаете, полное смешение мыслей.Для того чтобы писать, Батурину чего-то не хватало. Он думал, искал. Ему казалось, порой, что нужна музыка - её благородный пафос и необъятный разлив развязанных звуков, но потом решил: нет, не то.. Подъём сменяла тяжёлая усталость. Невольно в голову лезли мысли, что он разбудил чёрта, непонятную болезнь, и выздоровления не будет."Пропал", - думал Батурин и холодел от возбуждения.В таком состоянии он вернулся однажды в сумерки домой; Игнатовна подала ему записку.- Ну, дал бог счастья, - затараторила она. - Сестра ваша нашлась, сегодня приходила, час назад. Вот эту записку вам оставила. Вы её шукаете, она вас. "Приехала, говорит, за ним вдогонку, узнала, что он в Бердянске.