Так они стояли несколько минут. Валя была бледна, яркие пятна на её щеках казались трупными, глаза были полузакрыты.- Я, - хрипло сказала она. - Не разговаривайте со мной, иначе я буду кричать.Она, шатаясь, подошла к кровати, упала на неё ничком и затихла.Батурин потушил свет, сел на подоконник и просидел несколько часов. Ему было холодно. Неуютно и сурово гудело море. Стараясь не шуметь, он закурил, - спичка осветила пустую комнату, раскрытый чемодан на полу, вздрагивающюю спину Вали. Валя села на кровати, поправила волосы.- Ну вот, - она вздохнула с деланным облегчением, - всё и прошло. Завтра провожу вас и поеду в Ростов.- Поезжайте со мной.- Нет, уж, спасибо. - Она помолчала и тихо добавила: - Зачем?Батурин ничего не ответил.- Зачем? - повторила громче Валя. - Да вы не бойтесь, я опять кокаину нанюхалась. Уже всё прошло.- Я вижу, - сказал Батурин. Ему хотелось сказать ей, что впереди горькая, но прекрасная и переменчивая жизнь, моря, встречи, снежные зимы, тепло человеческих душ, но он сдержал свой порыв и вслух оценил свои мысли:- Всё это - сантименты!Он не видел, как Валя сжалась; будто её ударили по щеке, и покраснела до слёз.- Да, - отвечала она глухо. - Конечно, не стоит... А теперь, ложитесь, светает.Батурин лёг. Он долго не мог согреться. Шум утра раздражал его и прерывал короткие сны.На следующий вечер он уезжал. Ветер обрушился на город. Он дул неизвестно откуда, - казалось, со всех сторон, - хлопал ставнями, пылил, свинцовыми полосами гулял по морю. К вечеру он усилился. Фонари мигали, не не светили. У мола скрипел на тросах блещущий чёрной краской пароход "Феодосия".Город, степи, вся жизнь тонули в этом ревущем дыханье ветряном водопаде.На пристани Валя, прощаясь, поцеловала Батурина. В этом её поцелуе были горечь и слёзы. Батурин ощутил на губах солёный привкус. Он сжал её руки, но Валя быстро сказала:- Идите!С палубы он смотрел на неё, мёртвая улыбка кривила его губы. Валя подошла к краю пристани. Ветер трепал чёрными порывами её платье. Рядом с Батуриным стоял китаец, щуря впадины дряхлых тысячелетних глаз. Он смотрел то на Валю, то на Батурина, почёсывая поясницу.Когда пароход отвалил, яростно свистя паром, Валя подняла руку и что-то крикнула. Батурин не расслышал. Огонь фонаря пробежал по её лицу, - глаза её были полны слёз. Она быстро подошла к корме парохода и опять что-то крикнула, но Батурин снова не расслышал. В ответ он только махнул рукой.Чёрная пристань с двумя жёлтыми фонарями, шумя, отодвинулась назад. Сбоку, со стороны моря, ударил ветер, понёс шипенье пара, крики, шум волн, бивших о мол."Кончено!" - подумал Батурин и сел на корме за рубкой.Рядом на скамейке сидел китаец. На его лайковое лицо светила тусклая лампочка со спардека. Скрипели рулевые цепи, и гулко дышала машина. Звёзды пересыпались белыми зёрнами. Волны с тихим шумом шли с запада и уходили прочь, к Таганрогу, будто спешили на штурм отдалённой крепости.Китаец перекинулся с Батуриным несколькими словами. Он держал в Бердянске прачечную; звали его Ли Ван; родом он был из Фучжоу.В Мариуполь пришли ранним утром. На море лёг дымный синеватый штиль. Ослепительно хохотали рыбачки, - они тащили в корзинах колючую рыбу. Батурин во время стоянки парахода сходил на базар, завалённый помидорами. Море накатывалось на сухую, розовую поутру степь. Серые волы стояли на берегу; их глаза были синие и влажные, как море.В Мариуполе Батурин не останавливался. Следы Пиррисона, по словам Вали, могли быть только в Бердянске и Керчи.Он сошёл в Бердянске вместе с Ли Ваном. На параходе Ли Ван был немногословен. Он спал или ел копчёную кефаль, облизывая детские коричневые пальцы. Иногда он смотрел за борт и пел унылые песни.Бердянск был крепко высушен солнцем.