- А как девочка, помнит её?Вопросы Берга были безсвязны. Левшин бубнил, глядя под стол, разговор его, видимо, мучил.- Девочке шесть лет. Конечно, помнит. Очень грустная девочка. Жалко её, знаете...Левшин поморгал глазами, отвернулся.- Не сердитесь на меня, - сказал Берг. - Я лезу не в своё дело, но понимаете... нехорошо всё это. Неужели так всё и останется?Левшин молчал, сгорбившись.- Я бы взял, - сказал он тихо, - да ведь я плаваю. Не на кого её оставить.- А он отдаст?- По суду отдаст.- Тогда будем судиться.Обручев оглянулся.- Тогда будем судиться, - повторил Берг. - Сегодня я поеду к доктору. Надо узнать всё точно и действовать.Вечером Берг поехал к доктору. Он узнал, что больной лучше. Спокойно, даже небрежно он передал доктору свой разговор с Левшиным.- Она сейчас почти нормальна, - сказал доктро, раздумывая, - может быть... знаете, сильное средство, но оно может оказаться спасением. Вы берётесь привезти девочку?- Я берусь вернуть её совершенно.Доктор был смущён. Он ходил по комнате, мычал. Казалось, он не верил. Потом согласился.- Ну ладно, действуйте. Благословляю. Страшновато, но хуже не будет.На следующий день Берг поехал с Обручевым для очистки совести на Аркадийский пляж. Лёжа на горячем песке, Обручев сказал:- Вы закрутили сложную махинацию. В чём дело?- Маленькая вивисекция. Тема, - глаза Берга потемнели от гнева, - тема для сентиментального рассказа, господин Марсель Пруст.- Что с вами?- Ничего. Как вы думаете, вивисекция существуе для блага человечества?- Пожалуй.- А ваша аккуратная гуманность?Обручев пожал плечами.- Не будем ссориться.Но Берг не унимался.- Гуманист, - сказал он насмешливо. - Вы не замечаете человеческих страданий потому, что это, видите ли, неделикатно. В какой-то глупой книжке я прочёл рассуждение о высшей деликатности. Примерно там сказано так. В комнату, где сидят несколько человек, входит женщина. Глаза её заплаканы. Деликатные люди делают вид, что не замечают этого. Но человек деликатный в высшей степени должен уступить ей место спиной к свету, чтобы её заплаканные глаза не были даже заметны. А грубиян и вивисектор постарается узнать и устранить причину её слёз.Обручев поморщился.- Вы раздражены, перегрелись на солнце. Пойдём лучше в воду.Раздражение Берга быстро прошло. Обратно они шли по Французскому бульвару. Берег вдали обрывался; над ним дрожала синеватым угаром жара.- Я могу быть добрым только назло, - говорил Берг, к великой радости Обручева.Мысли его и Берге блестяще подтверждались. Берг хитро улыбался. Его не оставляла уверенность, что всё удастся как нельзя лучше. Эта уверенность много раз выручала его из запутанных положений и вызывала необычайное раздражение у людей, настроенных пессимистически.Суд состоялся через неделю. В засаленной комнате было уныло, и все краски, казалось, погасли. Здесь, в суде, особенно болезненно ощуюались яркость и шум жизнерадостных улиц.Нелидов - высокий, белокурый и злой - сидел на скамье и читал газету. Его голова в кудряшках, тонкие губы, ноги в коричневых крагах были не нужни здесь, на юге, в кружащемся потоке белых одежд, ярких губ, весёлого гомона.Судьи вышли торопливо. Один из них был с костылём. Председатель пробормотал, заикаясь и как бы засыпая в конце каждой фразы, заявление Левшина. Он подозвал единственного свидетеля, доктора Павла Ивановича, и, глядя поверх его головы, произнёс скороговоркой:- Свидетель, вы предупреждаетесь, в случае ложных показаний - будете отвечать закону. Выйдите из зала.Начало не сулило ничего хорошего. Девочку судья называл "гражданка Нина Нелидова", листал дело с нескрываемой досадой.