Вахтер ушел и через несколько минут, отворив дверь, впустил в камеру сухого, невысокого старика, с густыми волосами и редкой седеющей козлиной бородкой, с добрыми, усталыми голубыми глазами.
- Что вам надо? - спросил Меженецкий.
Старик вскинул на него глазами и, поспешно опустив их, подал небольшую, энергическую, сухую руку.
- Что вам надо? - повторил Меженецкий.
- Слово до тебя есть.
- Какое слово?
- Об вере.
- О какой вере?
- Сказывают, ты одной веры с тем вьюношем, что в Одесте антихристовы слуги задавили веревкой.
- Каким юношей?
- А в Одесте по осени задавили.
- Верно, Светлогуб?
- Он самый. Друг он тебе? - старик при каждом вопросе пытливо взглядывал своими добрыми глазами в лицо Меженецкого и тотчас опять опускал их.
- Да, близкий был мне человек.
- И веры одной?
- Должно быть, одной, - улыбаясь, сказал Меженецкий.
- Об этом самом и слово мое к тебе.
- Что же, собственно, вам нужно?
- Веру вашу познать.
- Веру нашу... Ну, садитесь, - сказал Меженецкий, пожимая плечами. - Вера наша вот в чем. Верим мы в то, что есть люди, которые забрали силу и мучают и обманывают народ, и что надо не жалеть себя, бороться с этими людьми, чтобы избавить от них народ, который они эксплуатируют, - по привычке сказал Меженецкий, - мучают, - поправился он. - И вот их-то надо уничтожить. Они убивают, и их надо убивать до тех пор, пока они не опомнятся.
Старик раскольник вздыхал, не поднимая глаз.
- Вера наша в том, чтобы не жалеть себя, свергнуть деспотическое правительство и установить свободное, выборное, народное.
Старик тяжело вздохнул, встал, расправил полы халата, опустился на колени и лег к ногам Меженецкого, стукнувшись лбом о грязные доски пола.
- Зачем вы кланяетесь?
- Не оманывай ты меня, открой, в чем вера ваша, - сказал старик, не вставая и не поднимая головы.
- Я сказал, в чем наша вера. Да вы встаньте, а то я и говорить не буду.
Старик поднялся.
- В том и вера того юноши была? - сказал он, стоя перед Меженецким и изредка взглядывая ему в лицо своими добрыми глазами и тотчас же опять опуская их.
- В том самом и была, за то его и повесили. А меня вот за ту же веру теперь в Петропавловку везут.
Старик поклонился в пояс и молча вышел из камеры.
"Нет, не в том вера того юноши, - думал он. - Тот юнош знал истинную веру, а этот либо хвастался, что он одной с ним веры, либо не хочет открыть... Что же, буду добиваться. И здесь и в Сибири. Везде бог, везде люди. На дороге стал, о дороге спрашивай", - думал старик и опять взял Новый завет, который сам собой раскрывался на Откровении, и, надев очки, сел у окна и стал читать его.
IX
Прошло еще семь лет. Меженецкий отбыл одиночное заключение в Петропавловской крепости и пересылался на каторгу.
Он много перенес за эти семь лет, но направление его мыслей не изменилось, и энергия не ослабела. При допросах, перед заключением в крепость, он удивлял следователей и судей своей твердостью и презрительным отношением к тем людям, во власти которых он находился. В глубине души он страдал оттого, что был пойман и не мог докончить начатого дела, но не показывал этого: как только он приходил в соприкосновение с людьми, в нем поднималась энергия злобы. На вопросы, которые ему делали, он молчал и только тогда говорил, когда был случай уязвить допрашивающих - жандармского офицера или прокурора.
Когда ему сказали обычную фразу: "Вы можете облегчить свое положение искренним признанием", он презрительно улыбнулся и, помолчав, сказал:
- Если вы думаете выгодой или страхом заставить меня выдать товарищей, то судите по себе. Неужели вы думаете, что, делая то дело, за которое вы меня судите, я не готовился к самому худшему? Так вы ничем не удивить, ни испугать меня не можете. Делать со мной можете, что хотите, а говорить я не буду.
И ему приятно было видеть, как они смущенно переглянулись между собой.