Утром я вышел на развод, мне хотелось попрощаться с братьями. Я нашел нашу бригаду в построенной колонне, поговорил с бригадиром, который ободряюще меня хлопнул по плечу:- Живы будем - хрен помрем!Я согласился с ним и пожал руки братьям. Борис ничего не сказал, но посмотрел на меня так по-взрослому понимающе, с таким сочувствием и теплом, каких я в нем никогда раньше не видел. А когда, прощаясь с Глебом, я машинально притянул его к себе, он ткнулся головой в мой бушлат, и я вдруг осознал, что вижусь с ним в последний раз.В УРЧе - Учетно-распределительной части - сказали, что меня до суда отправляют на соседний Второй лагпункт. Очевидно, наш "кум" Чугунов решил, что арестанту не следует оставаться на лагпункте, где его все знают, жалеют и стараются всячески облегчить жизнь. По их "оперативной" тактике, человек, которого привели на суд за новым сроком, должен выглядеть сломленным физически и душевно измученным, а следовательно, способным к раскаянию и искреннему признанию своих преступлений. Зачем им это было нужно - черт их знает! Я и сейчас не пойму!До Второго лагпункта было недалеко - 18 километров. Конвой персональный - помощник командира взвода, который туда направляется по делу. Друзья мне помогли собрать тощий сидор - мы шли пешком, и взять с собой я мог только самое необходимое. День тянулся нескончаемо долго, я сидел в своей старой конторке плановой части, курил и разговаривал с друзьями на нейтральные темы - так ведут себя после какого-нибудь несчастья.Потом нарядчик забежал и крикнул мне:- Разгон - на вахту!Я обнялся и расцеловался с товарищами - с некоторыми я вместе пришел на лагпункт, здесь были люди, уже ставшие мне близкими и родными. Каждый этап, подобный моему, означал, собственно, новый арест. Когда увидимся и увидимся ли вообще?На вахте ждал мой конвоир. Помощника командира взвода я знал давно. Это был немолодой мужик, не злобный, всю свою служебную жизнь он провел в лагере, не боялся слов "враг народа", к обязанностям относился спокойно, без ненужного рвения. В моем конфликте с "кумом" он скорее сочувствовал мне и на вахте сказал:- Покурим, что ли, на дорогу. Да и пойдем не спеша. Мне торопиться ни к чему, да и тебе!.. - И он махнул рукой.Мы еще посидели на вахте, выкурили по цигарке, и за мной закрылись ворота лагпункта, где я провел большую часть своего срока - с октября тридцать восьмого года.Была середина зимнего дня, и мы могли бы дойти до Второго засветло. Быстро и молча, рядом - не по-конвойному - мы шли по знакомой дороге, она вела мимо инструменталки в лес. Не успев свернуть на главную дорогу, мы увидели впереди лошадь, запряженную в трелевочную волокушу, и людей. На волокуше лежал человек, укрытый бушлатом. Шапки на нем не было, и я увидел пшеничную остриженную голову. Следом с широко открытыми остекленевшими глазами шел Борис. Он взглянул на меня, как на незнакомого или просто на предмет, ничего не изменилось в мертвенно-белом лице.Позади лениво плелся конвоир.- Ты что? Кого везешь? спросил мой спутник.- Э! Зека молодого деревом прибило.- Насмерть?- Насмерть. Под комель попал. Как угораздило - черт его знает!Страшный обоз прошел, я посмотрел ему вслед, веря и не веря тому, что случилось...- Да. Жалко парнишку, совсем пацан был... Ну, пойдем, что ль, а то в темень попадем.Через полтора месяца, в марте, меня с двумя отказчиками вели со Второго в Вожаель на суд. Снег уже стал рыхловат, он разъезжался под ногами, идти было трудно, и хотя со Второго вышли утром, но до моего старого лагпункта добрались лишь вечером. Там мы должны были переночевать, а утром следовать дальше - Зимка, Мехбаза и затем наша столица - Вожаель. На вахте нас небрежно обыскали и отвели на ночлег в хорошо известный мне домик в углу зоны - кандей, карцер.