Одной размашистой подписью Ельцина я был освобожден от тех обоюдных клятв и присяг, которые мы давали друг другу. Клятвы, видимо, глубоко в подсознании ассоциировались с хомутом.
Во время игры мы обсуждали ситуацию. Ребята не верили в отставку навсегда. Возможно, Ельцин сделал популистский предвыборный ход, а потом что-то придумает.
Очередное заседание предвыборного штаба прошло без Чубайса. Борису Николаевичу не понравилось, как он комментировал нашу отставку. Чубайс и пресс-конференцию устроил, и множество интервью роздал. Он просто не мог поверить, что наконец-то от его интриг, от нашептываний Березовского в Татьянины уши появился реальный результат.
Президент на заседании штаба говорил тихо, выдавливал из себя слова:
- Я принял решение отстранить Чубайса от избирательной кампании за то, что он позволил себе делать комментарии после моего окончательного выступления. Это решение мне и так трудно, тяжело далось, а он еще позволяет себе...
Но Чубайс по-прежнему обитал в предвыборном штабе, теперь уже и командовал там. На следующий день после отставки он подошел к Георгию Рогозину, моему заместителю, и сказал:
- Георгий Георгиевич, попроси, чтобы мне деньги вернули. Это же мои 500 тысяч.
Рогозин не растерялся:
- Как же так, Анатолий Борисович!? Вы же сказали, что эти деньги подкинули.
- Ты же сам понимаешь, что это не так, - признался Чубайс.
От Ельцина кипучую деятельность Анатолия Борисовича в штабе держали в секрете, хотя, кроме дочери, никто не мог сообщить президенту о "факте неповиновения".
Ночью, после увольнения, я обдумал ситуацию и понял, как ее можно изменить. Прежде всего я решил обратиться к шефу с письмом. В нем не встречалось слов "простите", "извините", а была описана ситуация перед выборами. Я искренне считал, что другого президента сейчас в России быть не может, и об этом тоже написал. А в последних строчках попросил нас с Барсуковым принять и выслушать.
Письмо я передал Анатолию Кузнецову, адъютанту президента. Анатолия после моего увольнения назначили исполняющим обязанности начальника Службы безопасности. В удобный момент Кузнецов отдал Ельцину письмо, предупредив, что оно от меня. Борис Николаевич сразу же начал читать, а потом говорит:
- Я сейчас посплю, а позже дочитаю.
Минут через сорок президент, дрожа от ярости, вызывает Кузнецова:
- Это кто мне принес?!
- Я вам принес.
Вы что, не знаете, каким образом мне положено приносить документы? Пусть отправляет по почте.
- Борис Николаевич, я же думал, что здесь все нормально, что это человеческие отношения.
- А где Коржаков сейчас находится?
- Как где? У себя в кабинете, в Кремле. Там он работает.
Действительно, я пришел с утра на работу. И этот день ни чем не отличался от предыдущих - выслушивал доклады подчиненных, разговаривал по телефону с членами правительства...
Не только я, но и все остальные восприняли отставку как очередной каприз президента.
Услышав, что я по-прежнему работаю в Кремле, Ельцин еще больше рассвирепел:
- Как руководит?! Я его снял! Да вы что?! Немедленно опечатать кабинет, отобрать машину, отобрать на входе под благовидным предлогом удостоверение. Отключить телефоны. И чтобы никаких контактов с ним. Я понимаю, вы с ним дружите, но придется все забыть.
Когда Толя пересказывал мне этот разговор, вид у него был, словно после потасовки: волосы дыбом, лицо красное, пиджак распахнут, галстук на боку... Обычно же он был и одет, и причесан безукоризненно. Анатолий Кузнецов на редкость порядочный парень. Я со спокойной совестью оставил президента на него, сказав напоследок:
- Ты оставайся с Борисом Николаевичем до конца, чтобы не случилось.
И я уверен, что Толя останется до конца, пока шефа в землю не опустят.