Это очень страшная книга. Но я не думал, что Короленко можно петь.ДОБРЫЙ И ЛАСКОВЫЙ БОЖЕНЬКА НОЧЬЮ ВО СНЕ ПРИХОДИЛ...- Я уйду, а она вернется, - сказала Танька, - да что толку - ты же все равно обратно уже не принимаешь.Я молчал и ничего ей не отвечал. Я очень хотел выпить, но у костра, в гостях у нас, сидел богатый бедуин, и мне не хотелось оскорблять его мусульманские чувства тем, что при нем пьют водку. Я сел и начал сбивать с бревна жуков-скарабеев, чтобы они не лезли в костер.Женщину, которая жила в Италии, я считал своей женой. Я когда-то и про Таньку так думал, что она моя жена. Я уже научился справляться с тем, что ни одна женщина долго со мной не выдерживала. Я только слушал русские песни и сбивал с бревна скарабеев, "мохнатая крошка ползет".Богатый бедуин объяснял Таньке, почему ему до йом-шени, до понедельника, нужны две тысячи шекелей, а Танька делала вид, что она его не слышит.- Дай ты ему две тысячи шекелей, - сказал я, - и пусть он идет. В день моей скорби.- Ты знаешь, сколько у нас осталось денег? Еще две тысячи, кроме этих. Это восемь долларов! - сказала она со значением.Я ненавижу, когда она цитирует мои рассказы.- Дай ему деньги, и пусть он уйдет, или я пойду и отдам ему все...От водки на душе сразу стало тепло, даже щеки потеплели.- Он эти деньги в жизни не отдаст, - сказала вслед богатому бедуину Танька. - Узнаешь эту музыку?- Ложечник классный!- Сам ты, дурак, ложечник! Это лютневая музыка четырнадцатого века. Неизвестный автор. Не могу понять, почему они включили ее в концерт русской музыки. Ты, конечно, не помнишь, когда я слышала ее в первый раз... Я вернулась из роддома и сидела на диване...Танька ходит вечерами в черном свитере с красивым высоким воротом. Волосы она подбирает наверх.- Знаешь, Танька, я решил снова в тебя влюбиться.- Мне так не надо... Ой! Кусается кто-то. Ой, мамочки!- Снимай все, все снимай! Да не ори ты! Снимай скорее... Муравей.- Ага, муравей.- Хорошо, что Хялед успел уйти, он бы очень удивился, что ты так резво все с себя срываешь.Я выпил еще немножко. Я пил очень маленькими чашечками. Оказалось, что это совсем неплохая водка.- Скажи что-нибудь, - попросил я Таньку.- Утром проснешься и будешь такой же самодовольный сукин сын, как всегда. И скажешь, что тебе нужно работать.- Ты понимаешь, Танька, пусть она себе влюбляется, дело молодое, но надо же прислать такое равнодушное письмо. И включила какой-то стих. Я от тебя тоже в свое время получал стих. Я его невнимательно читал, про паровоз. Почему в такие моменты у людей не хватает вкуса?- Это не про паровоз. "С любимыми не расставайтесь". Прекрасное стихотворение.- Оставь.- Ты не можешь понять, что в жизни бывают моменты, когда становится не до тебя, человек влюбляется, а ты все равно хочешь, чтобы она только и думала, что о твоих благородных переживаниях.- При чем тут переживания. Но зачем присылать идиотский стих про паровоз?- Мы хотим жить! - сказала Танька. - А не только слышать это твое слово "работа". У тебя всегда работа. Ей еще повезло! Она не знает, во сколько ты возвращался из больницы. Я тебя не видела сутками. А теперь я вижу только твою спину. Хочешь, я тебе еще немного водки налью? Ты не думай, что мне жалко для него денег, но меня раздражает, что этот богатый бедуин ползает по всем кастрюлям и все пробует пальцем. Ты совсем не закусываешь!- Я запиваю, - объяснил я. - Я запиваю чаем. Поймай, пожалуйста, какую-нибудь станцию на языке, который я понимаю. Я не могу целыми днями слушать иврит и арабский.- Зря ты ее из Израиля отпустил, - сказала Танька.- Зато теперь твои шансы...- Получишь сейчас вот этим бревном. Мне плевать на мои шансы. Опять кто-нибудь появится. Чтобы нейтрализовать такого сукиного сына, как ты, нужно двух женщин. Минимум - это полторы.