Лечение обойдется дорого!
Теперь Анну перевезли в Ортопедический институт - один из наиболее известных и уважаемых в Италии, где, по убеждению многих, доктора творят чудеса и где способны, как сквозь слезы сказала дочери пани Ирма, "починить сломанную куклу".
Мама... Самый близкий в жизни человек, давший жизнь своему ребенку. Согревший в тяжелую минуту, защитивший, поставивший на ноги. Всегда ли и во всем была права мама? И можно ли горькие ошибки, совершенные ею, рассматривать в отрыве от ее тяжелой судьбы? Сейчас, когда Анне казалось, что вот-вот силы оставят ее, она была благодарна судьбе, что у ее постели мать. Несколько лет спустя, вспоминая эти трагические дни, Анна напишет: "Для меня присутствие матери стало спасением, благословением, когда пришел самый трудный час". Да, самый трудный час для самой Анны наступил потом, когда вернулось сознание, когда вопрос о жизни и смерти был окончательно решен в пользу жизни...
Но какой жизни? Жизни, в которой она была обречена на вечную неподвижность, на существование нелепое и бессмысленное, никому не нужное? Или той, какой Анна жила до катастрофы - и иной себе не представляла никогда, - активной, действенной, трудной? Одним словом, человеческой жизни, наполненной страданиями и радостями, наполненной возвышенным искусством, без которого она не видела ее смысла... Она даже не представляла себе, что эти мучившие ее вопросы станут для нее куда более болезненными, чем страдания от жесточайших травм в первые недели и месяцы после аварии.
Анна с надеждой смотрела на профессора Рафаэлло Дзанолли - уверенного в себе специалиста, мягкого и доброго человека, чем-то напоминавшего могучее дерево, которое росло в больничном саду и своими ветвями доставало до окон ее палаты.
Предстояла тяжелая операция, связанная с восстановлением нормальной деятельности изломанного и искалеченного человеческого тела. Впрочем, можно ли заново "собрать" человеческий организм, в котором все взаимосвязано, в котором нет мелочей и в котором повреждение какой-нибудь невидимой глазом "детали" могло привести к гибели целого. Анна, разумеется, не думала об этом. Она научилась подавлять в себе боль, во всяком случае, не показывать близким своих страданий. Улыбаться, когда судорога коверкала мускулы, терзала нервы. Болтать о пустяках, когда больше всего хотелось кричать от неотступной режущей боли...
Она очнулась после операции и сразу же почувствовала себя так, будто очутилась в каменном мешке. Все тело облегал гипс - холодный, липкий, еще не успевший застыть, как бы грозящий стать вечной броней. Гипсовый панцирь начинался у самых стоп, как длинное вечернее платье, облегал все тело и кончался у самого подбородка, так что даже легкий поворот головы причинял мучения.
Впервые в жизни она так горько и безутешно плакала. Она умоляла врачей и санитаров снять гипс, избавить ее от этих новых страданий. Лучше остаться калекой, лучше смерть, наконец, чем эта каменная скованность, которая, казалось, - навсегда. Но врачи призывали ее к благоразумию: иного пути к исцелению нет, а этот, хоть и не дает стопроцентной гарантии, все же самый надежный.
Между тем владелец фирмы грамзаписи "Компания Дискографика Итальяна" Пьетро Карриаджи, дела которого заметно улучшились в связи с блистательными выступлениями в Италии "потрясающей польки", впал в уныние. Он на чем свет стоит ругал идиота Ренато, которому имел несчастье доверить единственную реальную надежду фирмы за все время ее существования. Ренато отделался легкими ушибами и теперь смотрел на хозяина виноватыми преданными глазами.
- Не переживайте, шеф. Конечно, нет слов, жалко. Но у меня есть координаты еще двух полек, которые, как мне сказал один человек (а ему можно доверять), куда лучше, чем бедняжка Анна.
- Короче, - успокоившись, подбил итоги Пьетро, - нет у нас больше денег на ее лечение. Через месяц мы просто вылетим в трубу.