Как когда-то она ездила из Вроцлава в Варшаву, так теперь летала из Варшавы в Милан, но уже как признанная европейская звезда. Ее узнавали в Варшаве и в Милане, узнавали в самолете туристы из ФРГ и деловые люди из Чикаго. К ней подходили в салонах самолетов, просили автографы, говорили хорошие слова, желали удачи. Радовала ли популярность Анну? Естественно! Изменилась ли она по сравнению с той Анной, которую когда-то школьная подруга насильно притащила на прослушивание во Вроцлавскую эстраду? Пожалуй, нисколько.
Редко так бывает, крайне редко. Но Анна совсем не изменилась: держалась так же скромно, была так же застенчива, искренна. А в глубине души оставалась такой же ранимой, часто не уверенной в себе, незащищенной, обуреваемой единственным желанием - трудиться. А значит - петь! Она часто думала о Москве, о Качалиной. Особенно в Италии. И невольно сравнивала Москву и Милан... Душевно она склонялась к размеренному, всегда спокойному ритму Москвы, с ее сердечностью, доброжелательностью, не омраченной меркантильностью.
Нет, здесь, в Италии, в тех кругах, где ей приходилось вращаться, тоже была сердечность, жаркие объятия и поцелуи при встречах... Но за всем этим, она знала, скрывается холодный расчет и безразличие. Совсем как на бегах: ох, не ошибиться бы, ставя на фаворита! Иначе разорение, всему - крышка. Анна чувствовала, что здесь, в Италии, она словно не принадлежит самой себе. На нее с надеждой смотрят и Пьетро Карриаджи, и Рануччо, и другие служащие из "Компания Дискографика Итальяна", их жены, дети, любовницы, которых она не знает и не увидит, но благополучие которых тоже зависит от того, как она выступит, как "пойдет". Теперь Анна больше не жаловалась на отсутствие концертов: их было предостаточно, и ее хозяева ревниво следили за тем, в каком зале, перед какой публикой она будет петь...
Однажды Пьетро Карриаджи объявил Анне, что в скором времени ей предстоит принять участие в знаменитом фестивале эстрадной песни в Сан-Ремо. Сан-Ремо! Что тут греха таить, даже в минуты самых блестящих успехов она и не мечтала когда-либо петь на эстраде этого итальянского курортного городка. Впрочем, до этого ее ожидало еще выступление в столице Франции - в знаменитой "Олимпии". Газетные репортеры не переставали подчеркивать тот факт, что Анна Герман - первая полька, которой выпадет честь петь в "Олимпии". Ее это забавляло. Смешило само словосочетание "первая полька". Будто речь шла не о концерте эстрадной певицы, а по меньшей мере об открытии Америки! Она заметила, что многие импресарио-профессионалы порой просто теряют голову, если речь заходит о концертах в престижных залах и на стадионах Запада. И видимость утраты чувства меры, и преувеличенная экспансивность, и даже размеры концертной площадки - все это органично входит в их "объем работы", от которой зависит успех артиста и песни, а следовательно, и реальный, ощутимый финансовый результат. Словом, все это тоже разновидность бешеной рекламы в расчете на прибыль.
В "Олимпии" Анна пела в одном концерте вместе с Далидой, находившейся тогда на вершине славы. И хотя посетители "Олимпии" принимали свою любимицу более бурно и тепло, нежели совсем неизвестную во Франции польку, Анне этот концерт принес большое удовлетворение. Она видела, как безразличные при ее появлении лица в зале с началом ее пения менялись на глазах: на них появлялось любопытство, удивление, интерес, выражение радости. И аплодисменты, аплодисменты без конца...
Поздно вечером, после концерта, знакомый польский журналист Янек, которого она знала еще студентом (они учились вместе во Вроцлаве), долго возил ее по ночному Парижу на посольской машине.
- Я обязательно напишу об этом концерте, - весело говорил ей Янек.