Но вот даже наиболее осторожные в своих прогнозах журналисты начали писать о возможной сенсации в Сопоте: о массированном наступлении восточноевропейских исполнителей на "незыблемые" бастионы западной "поп-музыки"!
Однако опытные импресарио из США, ФРГ и Италии (а их было на фестивале трое) лишь посмеялись над подобными утверждениями. Смешно, дескать, мечтать о каком-то "наступлении". Да еще где - в Сопоте, чье реноме абсолютно не ценится в могущественном "шоу-бизнесе", при мизерных средствах пропаганды: фестиваль транслируется только по системе "Интервидения". Пластинки с записями выступлений участников фестиваля, которые довольно быстро выпускает фирма "Польске награня", отличаются разве что... крохотными тиражами да в придачу плохим качеством.
"Когда же я наконец научусь не волноваться? - с тоской подумала Анна (только что певицу предупредили, что следующий выход - ее). - Внешне все выглядит вроде бы вполне пристойно - воплощенное спокойствие и уверенность. А внутри? Дрожу как осиновый лист, голова словно в обруч закована, слова забыла... А сейчас Сопот, "Лесная опера" и, может быть, самое важное в моей жизни выступление".
Огромный зал рукоплещет, когда Анна появляется на сцене. Аплодисменты сбивают, хочется, чтобы как можно скорее заиграл оркестр и взметнулась дирижерская палочка. Анна видит краешком глаза Стефана Рахоня. Он, как всегда, спокоен, галантен, доброжелателен. Ободряюще кивает ей головой. И снова Анна рассказывает слушателям, до отказа заполнившим зал, прекрасную сказку о "Танцующих Эвридиках". Кажется, сегодня получится все. Оркестр звучит превосходно, и хочется как можно дольше быть на сцене. Как жаль, что на фестивале не разрешено бисировать - сегодня она пела бы еще и еще...
Поезд увозит Анну в Варшаву. Попутчики приветливо улыбаются ей, поздравляют с премией. Разные люди, не сговариваясь, подходят, говорят, что в этом году в Сопоте она была лучше всех. Да и вообще сейчас она лучшая польская певица. Подошел аккуратный старичок в старомодной соломенной шляпе, в пенсне и в накрахмаленной белой рубашке.
- Вы восхитительны! - воскликнул он. - Поверьте, Анна, мне довелось на своем веку повидать многих хороших певцов. Я счастлив, что слышал вас!
Что греха таить, приятно слышать такие слова от совершенно незнакомых людей, далеких от ее мира, в котором ей постоянно приходится вращаться. В Сопоте ее уже представили двум импресарио: один - низкорослый брюнет, прекрасно говорящий по-польски, Эндрю Джонс из США, другой - веснушчатый итальянец Пьетро Карриаджи.
- Браво, браво! - сказал американец. - Мы очень надеемся, что скоро увидим вас в Чикаго. Почему в Чикаго? Там живут пять миллионов поляков. Ваше пение доставит им удовольствие... Что же касается настоящих американцев, то перед ними вам выступать пока рановато. Славянскую манеру они не примут. Если хотите петь в Нью-Йорке, надо будет поработать и изменить репертуар.
Карриаджи ничего не предлагал, он долго и восторженно что-то твердил, целовал ее руки и постоянно хватался не то за сердце, не то за карман. Анна поблагодарила Джонса за приглашение, сказала, что она с удовольствием поедет и в Чикаго, и в другие американские города, где живут поляки. Но всеми зарубежными поездками занимается "Пагарт".
- О, я все это знаю! - улыбался американец. - Уверен, все будет о'кэй! - Но хотя Эндрю Джонс и улыбался и говорил донельзя вежливо, в его тоне чувствовались покровительственные интонации. Будто он не приглашал на гастроли, а делал одолжение.
xxx
Анна сразу заметила Збышека на перроне. Он тоже увидел ее и отчаянно замахал рукой, в которой был зажат крохотный букетик фиалок.
- Поздравляю! - Он поцеловал ее. - Я все видел по телевидению. Ты явно в ударе. Везде - на работе, в кафе, даже в пивных - только о тебе и говорят. И только в превосходных степенях!
- А ты что, часто бываешь в кафе и пивных? - улыбнулась Анна.