Чтобы договориться с хорошими музыкантами, способными сыграть не в концерте, а на записи, да плюс хорошие оркестровки - это влезть в сумасшедшие долги. А где гарантия, что будет отдача?
А тут эта милая пани сказала: "интересное предложение..." Да еще где в Москве! Что она имела в виду? Просто жутко подумать - неужели они хотят записать с ней пластинку?! Как себя вести? Надо не выдавать волнения. Не показывать, что творится в душе.
Через день-два обе Анны встретились на улице Станкевича, где в глубине старого московского дворика расположена старая кирха, переоборудованная в студию грамзаписи. Все слова и чувства, которые Анна пыталась скрыть, вернее, прикрыть завесой равнодушия, неожиданно сами собой прорвались. Она заговорила быстро и невпопад:
- Ой, я так счастлива... Просто не верится... И за что...
- Я тоже счастлива, - ответила Качалина, - у вас редкий талант! - Она сказала это просто, естественно и вместе с тем как-то искренне и весомо, будто они говорили об обычных житейских делах. - Надо выбрать репертуар, установить тональность, я приглашу композиторов. Мне кажется, вам бы удался советский репертуар...
Если бы Анне всего несколько месяцев назад сказали, что она способна выдержать такую колоссальную нагрузку, она бы, пожалуй, не поверила. Концерты каждый день, а в субботу и в воскресенье - по два, при этом напряженная работа над репертуаром для пластинки с композиторами, оркестровщиком, звукорежиссером, редактором Анной Качалиной. Правда, Анна никак не могла назвать все это "работой". Это было вершиной счастья, которое не сравнишь ни с чем. Настоящая жизнь начиналась для нее с того самого момента, когда начинала звучать музыка... Ее раздражали интервью. Анну буквально осаждали журналисты, она отбивалась, как могла, жаловалась на усталость, говорила о том, что уже поделилась всем, чем могла, советовала обратиться к другим польским артистам...
Зато когда она приходила в студию, то чувствовала небывалое блаженство, чуть ли не физическое, призывала сама себя к благоразумию, уравновешенности. Она любила проводить свободное время с Качалиной и ее друзьями звукорежиссером Виктором Бабушкиным, превосходным мастером, тонко разбирающимся в музыке, с симпатичным застенчивым Борей Метальниковым, страстным знатоком и поклонником ее творчества. Борис работал продавцом в магазине "Грампластинки". Аню очаровала мать Качалиной - Людмила Ивановна женщина с удивительно живыми глазами и ясным, острым умом. Вообще от всего этого московского общества веяло какой-то удивительной чистотой, добродушием и доброжелательностью.
"Бездуховность"", "бездушие", "равнодушие". О, как боялась Анна этих слов и всего, что за ними кроется! Она уже достаточно насмотрелась на людей холодных, циничных, способных не только не заметить страданий окружающих, но и со спокойной совестью перешагнуть через дружбу во имя корыстных устремлений. А эти ее новые московские друзья просто любили искусство и жили им. После концерта они забирали Анну к себе, в небольшой старый дом на улице Герцена, где на столе - домашние пирожки с капустой, умело приготовленная селедочка, глядя на которую просто слюнки текут, крепкий, хорошо заваренный чай...
Почему сходятся люди, вчера не знавшие друг друга, а сегодня ставшие близкими, почти родными? В силу ли профессиональных интересов они нуждаются друг в друге? Или их притягивает схожесть характеров и интересов?
Анна понимала, что в Качалиной она нашла подругу, к которой можно прийти с самым сокровенным, глубоко личным. Барьеры, разделявшие еще вчера совершенно не знавших друг друга людей, рушились с удивительной быстротой. О чем бы они ни говорили - о музыке, творчестве, песне или о вещах житейских, обыденных, - им было интересно.