Ей пришлось спеть еще два раза "Эвридики" и одну итальянскую песню. А зал бушевал до тех пор, пока зрители не поняли, что певица действительно устала и больше выступать не в состоянии.
На следующий день она встала рано, посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась счастливой, беспечной улыбкой, вспомнила вчерашний концерт, поздравления товарищей, восторженные крики зрителей, провожавших ее до автобуса, какого-то советского журналиста, пытавшегося общаться с ней по-польски, смешно выговаривавшего польские и украинские слова.
"А я почему-то отвечала ему по-польски. Еще ни разу тут, в Москве, не сказала ни слова по-русски. Прямо комплекс какой-то...".
Через полчаса она обратилась к таксисту, скучавшему в длинной колонне светло-зеленых новеньких "Волг":
- Пожалуйста, отвезите меня на старый Арбат. - Сказала и уловила, что говорит по-русски, как иностранка, с заметным акцентом - "эл" звучит немного твердо.
- В два счета доставим, - заулыбался таксист. - А я вас сразу узнал: был вчера на вашем концерте. Здорово поете, только жалко, что не по-нашему... Рассказывали бы, что ли, о чем песня. Вы русский, я вижу, знаете...
- Знаю, - улыбнулась Аня, откинувшись на заднее сиденье и стараясь в зеркало разглядеть молодое лицо водителя.
- Вам на Арбат как, по адресу или просто так? - поинтересовался он, сворачивая на набережную.
- Просто так, - ответила Анна. - Я никогда не видела старого Арбата, но много о нем читала...
- Тогда поехали, покажу вам Москву, - весело предложил шофер. - Вы о деньгах не беспокойтесь. Будем считать - это мой вклад в дело нерушимой дружбы.
Они кружили по центру, и Анна всматривалась в незнакомые очертания московских улиц и площадей. Это была "экскурсия чувств" - желание в одиночестве прикоснуться к тому, что она сама считала святыней...
Второй концерт прошел с тем же успехом, что и первый. Анна сделала вывод из пожелания таксиста и попыталась перевести содержание песен на русский. Перевод получился каким-то примитивным и маловыразительным, исчезла поэтичность и романтическое обаяние оригинала. Она не решилась произнести содержание песен по-русски. Да и, кроме того, она не могла избавиться от ощущения, что люди, сидящие в зале, прекрасно понимают ее. И вообще - нужен ли песне перевод, когда существует музыкальный драматизм, ярко выраженная эмоциональность, настроение, наконец? В этот вечер концерт записывали для радиопередачи. Потом их попросили задержаться и коротко рассказать о себе перед микрофоном. За кулисами и польские артисты, и работники Госконцерта, и рабочие сцены - все почему-то нежно обращались к ней: "Анечка". Анечкой стали сразу же называть ее и работники радио.
- Я тоже Анна, - представилась ей высокая блондинка с волевым лицом и умными, проницательными глазами. Она ласково смотрела на Анну, и по тому, как произнесла эти слова, видно было, что смущалась и эта фраза далась ей нелегко.
- Вы по-русски хорошо понимаете? - спросила она.
- Хорошо, - ответила Анна.
- Вот и отлично. Я редактор студии грамзаписи "Мелодия" Анна Качалина, я была на двух ваших концертах, и у нас к вам есть предложение...
Как мечтала Анна о своей пластинке! Кшивка как-то намекал ей, что у него есть связи в Варшаве, что надо кому-то "дать в лапу", выбрать песни известных, маститых композиторов, договориться с приличными музыкантами (разумеется, за деньги), написать хорошие оркестровки (тоже за деньги). И тогда "тип-топ": через год покупай свою пластинку! Но дело не двигалось, разговоры оставались разговорами... Говоря откровенно, все упиралось в деньги, а их как раз и не хватало: все, что она зарабатывала, вылетало в трубу. Обеды в гостиничных кафе и ресторанах, платья для сцены, даже телефонные разговоры со Збышеком (это ведь тоже надо учитывать) - поглощали почти все доходы...