— Конечно, — мягко сказал Александр, — это большая потеря, я не буду спорить. Однако, дорогой мой Альбер, ты потерял только портрет. А ведь оригинал остался, и он возместит тебе твою потерю. Конечно, это досадно и грустно, но ведь беда поправима, и с ней можно примириться.
— Я и примирился. Не ребенок же я, черт возьми! Однако поверь, несмотря на все успокоительные слова, которые мне подсказывает рассудок, я не могу побороть мрачные предчувствия в отношении Анны.
— Вполне естественный результат разлуки.
— Хочу так думать. Но сегодня ночью я видел Анну. Она умоляла помочь ей, у нее был такой душераздирающий голос, она так страшно кричала, что я проснулся весь в поту. Я был как сумасшедший. У меня стучало в висках, теснило в груди… И тут появляется Жозеф, и у него тоже расстроенный вид. Оказывается, что ровно в ту же самую минуту он тоже видел Анну в каком-то отчаянном положении. Но что это с тобой? Ты так побледнел…
— Ничего. Это со мной бывает… Нервы… — ответил Александр и подумал про себя: «А вдруг они правы? Я не знаю госпожи Анны де Вильрож. Но она жена моего самого близкого друга, и я люблю ее, как сестру. А ведь и мне приснилось, что она переживает страшные затруднения и зовет на помощь…»
Другу своему он сказал:
— Дорогой мой, твоей жене ничто не грозит. Она живет со своим отцом в большом цивилизованном городе. А что касается нас, то мы должны выполнить определенную задачу. Нам нельзя быть малодушными, надо идти вперед и вперед. Пустыня иногда действует расслабляюще на самых закаленных людей, но это проходит. А мы целых два дня ничего не делаем. Да еще такие переживания. Конечно, это тоже повлияло. Надо сняться с места и пойти. Двадцать четыре часа ходьбы по направлению к тайнику, где лежат сокровища кафрских королей, — и все будет забыто.
— Я, кстати, хотел тебе сказать по этому поводу два слова, пока мы одни.
— Пожалуйста! Его преподобие сбывает свой запас проповедей, а мастер Виль ему помогает, как будто он всю жизнь ничем другим не занимался. Говори, мы с Жозефом слушаем.
— Надо было бы еще раз и самым тщательным образом просмотреть карту.
— Мне это не нужно, я твердо полагаюсь на свою память. У меня в голове все очертания местности — и деревья, и базальтовая стрелка, и весь островок. Все это я могу воспроизвести по памяти.
— А ты, Жозеф?
— Ну, знаете, у меня для таких вещей голова неподходящая! Вот если бы я там разок побывал, то уж второй раз нашел бы это место с завязанными глазами. Идите вы вперед, а я пойду за вами по пятам. Покажите мне место издали. Если это вершина крутой скалы, я взберусь, как ящерица. Если надо нырнуть в соленую или пресную воду — пожалуйста. Если надо пуститься в лес
— пожалуйста. В болото — пожалуйста. По болоту я скольжу еще лучше, чем по снегам у нас в Канигу. Но чтобы я разбирался в этой мазне, в этой тарабарщине, — нет, этого вы от меня не требуйте. Я отказываюсь. Это по вашей части, вас даже латыни учили…
— Ладно, — решил Александр, — ничего не поделаешь. Я вижу, Жозеф относится к топографии враждебно. Но поскольку мы не имеем в виду расставаться, то это значения не имеет. А теперь послушай моего совета: давай уничтожим эту карту. Бог его знает, что может случиться. Мы можем заболеть, нас могут ранить или захватить в плен, а этот документ не должен попасть в чужие руки.
— Если хотите, — сказал Жозеф, — доверьте его мне. В случае опасности я всегда сумею его уничтожить.
— Идея! На, возьми. И не забывай, что ты держишь при себе все наше богатство.
Сорок восемь часов, которые были нужны на изготовление хопо — огромной туземной ловушки, в которую должны были попасть звери после облавы, истекли.
Депутация от бушменов пришла в полной военной форме официально пригласить французов. Охота должна была скоро начаться.