Может ли крыса чувствовать омерзение, наблюдая за своими двуногими сородичами? Оказывается, вполне. Магистр Фабиус едва не расчихался, шныряя под столами между вонючих людских ног. Он и не задумывался раньше, насколько молодая здоровая помоечная тварь чистоплотнее царя зверей человека. А ведь этот трактир был вполне приличным, даже щели в полу пришлось поискать.
Страдал и колдовской слух магистра, ловящий отголоски нечистых мыслей; и чувства его, бьющиеся в тенетах чужих грязных чувств. Он терпел, хотя силы уже были на исходе. Фабиус утомился от череды перевоплощений и всё чаще искал место, чтобы передохнуть и отдышаться.
Материализация животного облика отнимает у мага столько энергии, что можно сутки проспать после трёхчасового перевоплощения. Если, конечно, позволишь себе уснуть. Фабиус не мог, он знал, что времени у него — до заката.
Крыса, не найдя щелей под столами, выскочила на открытое место, под хохот и улюлюканье бродяг проскользнула между ногами трактирщика, увернулась от брошенной кости, юркнула в дыру под барной стойкой, свернулась там в клубок и впала в чуткую звериную дрёму. Её тельце отдыхало, а маг воспарил сознанием — посмотреть на посетителей трактира и послушать разговоры бандитов и попрошаек. Его квалификация позволяла ему очень малое время наблюдать бестелесно.
Теперь он видел, что трактир ещё более странен, чем почуялось крысе. В правом углу его сидели люди, одетые чисто и даже вычурно. Они пили вино, держали на коленях распутых женщин. А в левом углу подавали пиво такому отребью, что не грязью несло от него, а кровью.
Там же, у самой стены, прямо на полу сидели усталые и измождённые люди со свежими крестообразными шрамами через всё лицо. Крещёные. Проповедники новой веры в то, что есть некий бог, сотворивший мир и милостивый к нему. Бог, что не даст Сатане пожрать души умерших.
— …Что за дело, говоришь? Дело у нас важное! — разглагольствовал тем временем худой бандит, махая руками. Он был из той самой двоицы, за которой следил магистр. — Архиважное дело до самого Клёпки! Я слыхал, здеся он сёдни квартирует?
— А ты не слыхай! — набычился трактирщик и упёр толстые руки в бока. — Ну-ка иди себе до хаты! Кто тя сюда звал, а?
Весь он был, как вырубленный топором из чурки — крепкий, дородный.
— Да кто ты такой, не пускать меня до Большой Бочки? — взвыл тощий разбойник.
— А тот, кто видит, что ты — зашлякался! Чего сюда впёрся? Твоего ли ума тут люди сидят?
— Чё жа я?! Права на добрый суд не ймею?!
Разбойники зашумели: кто в поддержку, а кто и велел тощему убираться. Из левого угла поднялись вышибалы.
Крыса очнулась, встряхнулась и тараканом выбралась из щели. Ей было ясно, что «барбр» — где-то рядом, скорее всего в комнатах наверху, и она сама найдёт его быстрее, чем разбойникам отломится нужного размера справедливость.
— …Так что же донесли про чуму твои оборванцы?
— Что приезжий маг не соврал. Дабэн тлеет и вот-вот полыхнёт. Магистерские вороны уже не справляются с вывозом трупов. Каждое утро на улицах находят десятки новых. И не только чумных. Днём горожанам запрещено покидать дома, но чернь не удержишь эдиктами, и она всё равно разносит болезнь. А ночью — свирепствуют мародёры. Ведь со светом и не отличишь синяков — чумной или задушенный…
Послышались шаги: сначала звонкие, со стуком каблуков по деревянным доскам, потом — мягкие, приглушённые. И тот же голос продолжал:
— Мэр держит пока столицу Дабэна тем, что не вывозит из неё семью. Ну и раздачами бесплатного хлеба. Но многие уже бегут. И с тракта принесли весть о большой толпе, что ползёт к городу.
Таракан засуетился, пытаясь рассмотреть говорящих, забрался на высокую спинку пустовавшего в кресла. Но фасеточные глаза его никак не могли сложить мозаику в лица, и вскоре таракана сменила крыса.
На кресле лежал халат, подбитый мехом, и люди не замечали лишней шерстяной полосы, но крыса нервничала. Её маленькое тельце дрожало от разлитой в воздухе магии. К тому же она никак не могла разглядеть лицо седого длинноволосого старика в добротном синем камзоле и столичных подкованных сапогах. Ей был виден лишь второй собеседник — толстый, усыпанный бородавками так, что с одного носа у него их свисало две. Но и бородавчатый — словно бы двоился в глазах бедного животного.
Бородавчатый восседал на небольшой бочке, был осанист, одет, как купец, и так же важен: говорил — будто распоряжался стариком:
— Думай, чего несёшь! — хмурился он. — Что значит — бегут? Не нужна нам здесь толпа нищих воров, своих не прокормить! А если они начнут шляться по здешним лесам? Того и гляди, горожане почуют чего и ополчатся на нас, а она пока ещё слаба.
— Как будто в моих силах остановить чуму! — буркнул старик.
— Ну так сотвори уже что-нибудь, чтобы досужие маги не совались больше в Ангон! А этого — убей!
— Думал я об этом, — кивнул старик. — Но магистр хитёр, а мои заклятия стали совсем слабы. Взгляни, чего стоило мне уничтожить его ловушку в Лосьем ложке у ворот? Камень мой почернел весь. Недолго и мне осталось…
Что-то стукнуло негромко, упав на столешницу.
— Не мели ерунды! — возмутился купец. — Она даст тебе достаточно силы. После. Но сначала — помоги мне убить мага!
— Я стараюсь. Утром не удалось, но я велел привести сюда крещёных. Взгляни на них и поймёшь: нет ничего проще — украсить лица наших людей фальшивыми крестами. Выпустим «крещёных» на улицы, взбудоражим чернь, чтобы она смела городскую стражу. Начнётся бунт и раздавит магистерскую шавку. Сам я не справлюсь с ним. Это столичный маг, учёный, близкий к Совету. Та ещё тварь.
Старик прошёлся по большой комнате, почти сплошь выложенной коврами. Всего-то в ней и было, кроме ковров, что несколько кресел, столик для напитков и невысокая крепкая бочка, украшенная вышитой подушечкой, под задом бородавчатого. Да ещё оконное стекло играло редкой красоты витражами, рассыпающими разноцветные пятна бликов.
Старик приоткрыл окно и посмотрел вниз на городскую улицу.
— Я велел позвать Гризато и его резарей. Думаю, это его шпион скучает вон там, у стены. Опытные головорезы, скрытые до времени в толпе отребья, сумеют устроить в городе настоящий погром. Толпа отведает крови, заревёт, как единый зверь. Маги трусливы, они боятся черни. Испугается и этот. Смешаются мысли, задрожат руки — тут ему и конец.
— Ты сам сказал мне, что маг силён, — поморщился бородавчатый. — Не по чину он здесь, не по месту! А что если пойдёт не так, как ты говоришь?
— Любые силы человека — конечны. Что он сможет один, против сотен толпы? А люди Гризато умело стреляют из-за чужих спин.
— Убьём мага — вышлют магистерскую комиссию… — покачал головой бородавчатый.
— Это если не подоспеет чума, и голодные беженцы не затопят дороги. А там, глядишь, и она… — голос старика дрогнул. — Она обретёт полную силу. И сумеет дать отпор целому табуну магов. Помни и про то, что правитель давно слаб и немощен. Того и гляди в Вирне начнут делить власть в Серединных землях, до нас ли им будет? Ты мог бы подумать, мой друг…
Крыса, подслушав достаточно, блеснула глазками и хотела было юркнуть под кресло, но вдруг заметила отражение лица старика в висящем на стене зеркале.
Она замерла столбиком и изумлённо пискнула.
Старик обернулся на звук, закричал:
— Селек, там! В кресле! Вот же тварь!
Блеснула сталь, но зверёк ловко уклонился от метательного ножа, прыгнул на подоконник и ласточкой вылетел в приоткрытое окно!
Спустя малое время та же самая ласточка устало опустилась на луку седла чёрного жеребца, потихоньку подъедавшего сено из-под спящего путника. Путник, однако, не проснулся. Больно вымотали его полёты и постоянная смена звериных масок. Он разрешил вздремнуть самую малость, пару мгновений, только глаза прикрыть… И совершил этим ошибку, свойственную многим.
Шум разбудил Фабиуса, когда солнце склонилось к вечерней молитве во здравие Отца людей Сатаны.