— А когда увидела, как вы лежите на песке, мне захотелось, чтобы вы остались в живых. Бэтиз говорит, что я поступила неосторожно и вас следовало бросить. Может быть, он и прав. И все же… Даже Роджер Одемар, наверно, пожалел бы вас.
Она быстро повернулась, и он понял, что она уходит. Уже в дверях она сказала:
— Бэтиз сейчас поможет вам, мсье.
Дверь открылась и закрылась. Она ушла. И снова он один в каюте.
Его изумила быстрота происшедшей в ней перемены. Правда, она не возвышала голоса, но он слышал, как вся она дрожала от охватившего ее волнения. Он видел, как горели ее глаза и лицо. Очевидно, он что-то сказал или сделал, что страшно взволновало ее и мгновенно изменило отношение к нему И вдруг от одной неожиданно пришедшей ему в голову мысли он густо покраснел под покрывшей его лицо щетиной. Неужели она приняла его за негодяя? Ведь он опустил протянутую руку и изменился в лице, когда узнал, что она жена Сен-Пьера. Это-то и возмутило ее. Краска медленно сошла с его лица. Нет, это невозможно. Она не могла так понять его. Просто сравнила себя с Роджером Одемаром и подумала, что она сама в опасности, и Бэтиз прав, что следовало оставить его умирать на песке.
Эта мысль утешила немного Карригана. Теперь ему ясно стало, какую жалкую роль играл он в эти последние полчаса. Он предложил жене Сен-Пьера свою дружбу, хотя и не имел права это делать, и она знала, что он не имеет права. Он — это закон, а она, подобно Роджеру Одемару, — преступница. Она поняла своим тонким женским чутьем, что между ними нельзя проводить различия, если не иметь какой-либо тайной причины. И теперь Карриган должен был сознаться самому себе, что такая причина у него была. Эта причина явилась в то самое мгновение, как только он увидел ее в первый раз, лежа на раскаленном песке. Он боролся с ней в лодке; но в те захватывающие мгновения, когда это прекрасное нежное существо бесстрашно ринулось в бурлящие волны у порогов, он был побежден. Ее глаза, ее волосы, ее нежный тихий голос, звучавший ему, когда он метался в бреду, — все это властно и навсегда вошло в его душу. И она увидела это по его глазам и лицу, когда он опустил руку, узнав, что она — жена Сен-Пьера.
Если раньше Карригану приходилось разбираться в побуждениях преступника, он всегда старался поставить себя на его место. Так и сейчас он попытался взглянуть на создавшееся положение с точки зрения Жанны-Мари-Анны Булэн. Он был доволен, что покушение на его жизнь оказалось только роковой ошибкой и что до последней минуты она обстреливала за скалой кого-то другого. И все же она совершенно не обнаруживала желания эту ошибку объяснить. Она решительно отказалась от всякого объяснения. Отсюда был только один вывод. Сохранить в тайне причину своего покушения на убийство жене Сен-Пьера было гораздо важнее всякого разъяснения.
Дэвид сознавал, что и он был небезупречен. Он поддавался той же самой слабости, что и начальник N-ской дивизии, когда они чуть не повздорили из-за Кармин Фэнчет.
— Клянусь небом, она непричастна к преступлению своего брата! — говорил Мак-Вейн. — Я ручаюсь за это своей головой, Карриган!
И так как начальник дивизии с его шестидесятилетним опытом был убежден в этом, то Кармин Фэнчет не задержали как сообщницу, и она вернулась в свою родную глушь, не задетая правосудием, потребовавшим жизнь ее брата. Он никогда не забудет своей последней встречи с Кармин Фэнчет и ее глаз — огромных, черных, сиявших благодарностью при виде старика Мак-Вейна и загоравшихся огнем смертельной ненависти при взгляде на него. Он тогда же сказал Мак-Вейну:
— Мужчина расплачивается, а женщина уходит. Воистину правосудие — слепо!
Мак-Вейн ничего ему не ответил.
Этот случай живо вспомнился Дэвиду, ожидавшему Бэтиза.