- Да... Конечно... Попытайтесь их уложить... Видно было, что Пардон обескуражен, растерян...
- Я знаю... Знаю... Но больше ничего не могу сделать...
За столом все перестали есть. Никто не произносил ни слова.
- Поймите же, что если это будет продолжаться, вы тоже...
Доктор вздохнул и провел рукой по лбу. В сорок пять лет он был уже почти лысый.
Наконец, словно уступив тягостной необходимости, он усталым голосом произнес:
- Дайте ему одну розовую пилюлю... Нет... Только одну! Если через полчаса она не подействует...
Сидевшие за столом почувствовали, что женщина на другом конце провода немного успокоилась.
- Я весь вечер буду дома... Доброй ночи, мадам Крюгер...
Он положил трубку и снова сел за стол. Никто не стал задавать ему вопросов. Беседа долго не клеилась. Пардон сидел с отсутствующим видом.
И все же вечер проходил по установленным традициям. Все встали из-за стола и направились пить кофе в гостиную. Стол в гостиной был завален иллюстрированными журналами. Здесь больные дожидались своей очереди.
Оба окна была раскрыты настежь. Стоял теплый майский вечер, и в парижском воздухе, несмотря на обилие машин, пахло весной. Жители квартала семьями прогуливались по бульвару Вольтера, а двое мужчин на террасе кафе напротив уже сидели без пиджаков.
Когда разлили кофе, женщины принялись за вязанье, расположившись на своем обычном месте в уголке гостиной. Пардон и Мегрэ возле окна, а молодой супруг Алисы, не зная, к кому примкнуть, в конце концов сел рядом с женой.
Было решено, что мадам Мегрэ станет крестной матерью будущего ребенка, для которого она уже вязала кофточку.
Пардон зажег сигару, Мегрэ набил трубку. Им не очень хотелось беседовать, и воцарилось довольно долгое молчание, нарушаемое лишь доносившимся до них негромким разговором женщин.
Наконец, доктор первым произнес, словно говоря сам с собой:
- Еще один из тех дней, когда я жалею, что не выбрал себе другую профессию.
Мегрэ не стал расспрашивать, не стал вызывать его на откровенность.
Он любил доктора Пардона, считал его настоящим человеком в полном смысле этого слова.
Доктор украдкой взглянул на часы.
- Это может продлиться три, даже четыре часа, но не исключено, что она вызовет меня в любую минуту...
И он продолжал, избегая подробностей, так, что Мегрэ приходилось только догадываться:
- Скромный портной, польский еврей, живет на улице Попенкур, над лавкой торговца лекарственными травами... Пятеро детей... Старшему девять, а жена уже беременна шестым...
Доктор невольно бросил взгляд на живот своей дочери.
- Современная медицина не в силах его спасти, а вот уже пять недель он никак не может умереть... Я сделал все, чтобы уговорить его лечь в больницу... Но стоит мне произнести это слово, как он приходит в отчаяние, призывает на помощь близких, плачет, стонет, умоляет их не увозить его силой...
Пардон не получал удовольствия от сигары, единственной сигары, которую позволял себе выкурить за день.
- У них всего две комнаты... Малыши орут... Жена дошла до предела...
Лечить бы следовало ее, но в такой обстановке ничего не сделаешь. Я был там перед обедом. Сделал мужу укол, жене дал успокоительное.