Только мне кажется, что как друг я все же могу претендовать на какие-нибудь объяснения.
- Это не приведет ни к чему хорошему.
- Тем не менее я хотел бы услышать.
Науманн посмотрел на него и неожиданно решился:
- Что ж, хорошо; ты сам этого хочешь. Так вот, я не намерен ходить в дом мадемуазель Солини, потому что она - отвратительная, опасная
женщина. Хуже. Преступная.
- Какого лешего...
- Подожди. Позволь мне договорить. Вспомни тот день, когда ты пригласил меня туда. Я рассказал историю о моем друге, жена которого изменяла
ему, а потом, когда он простил ее за это, попыталась его отравить. Так вот, эта женщина - Алина Солини.
Стеттон в изумлении уставился на него:
- Откуда ты это знаешь?
- Мой друг показал мне фотографию своей жены.
Увы, я не мог ошибиться; сходство совершенное. Разве ты не видишь, что она ненавидит меня? Потому что знает: мне известна ее тайна.
- Но почему ты не написал твоему другу - ее мужу?
- Я так и сделал. Я послал письмо в его имение. Но письмо вернул управляющий с информацией, что он около года не слышал о хозяине.
- Значит, все твои доказательства основаны только на ее сходстве с фотографией?
- А этого недостаточно? Говорю тебе, я не мог ошибиться.
Наступила тишина, во время которой на лице Стеттона отражалась борьба между благоразумием и не поддающейся разуму страстью. Наконец он
сказал тоном человека, окончательно принявшего решение:
- Я в это не верю.
И больше никакие доводы Науманна не могли поколебать его. На любой аргумент он просто повторял:
"Я в это не верю". По настоянию Науманна Стеттон рассказал о первой встрече с мадемуазель Солини и о ее спасении из женского монастыря
Фазилики, но по неясной ему самому причине даже не упомянул об эпизоде с чернобородым мужчиной.
- Но это же абсурд! - раздраженно вскричал Науманн. - Конечно, она - та самая. Я бы сообщил полиции... возможно... но где доказательства?
Нет ведь никаких свидетелей. Позволь сказать тебе, Стеттон, поскольку я твой друг, хотя ты, кажется, думаешь иначе, - опасайся ее!
- Я не верю, - тупо повторил Стеттон. - Она меня любит.
- Она тебя обманывает.
- Я не верю в это.
Наконец Науманн, поняв, что ему не поколебать друга, поднялся и пошел к себе домой. До этого он не признавался себе в необычном интересе к
мадемуазель Солини, но теперь вынужден был его признать. Конечно, в нем говорило чувство долга перед другом Василием Петровичем и сильное
желание увидеть его отмщенным.
Но не только. Его беспокоила Виви.
- Хотя почему - не знаю, - бормотал он себе под нос, меряя шагами - взад-вперед - свою комнату. - Быть не может, чтобы я всерьез
заинтересовался ею.
Любого мужчину тронула бы участь юной и невинной девушки, находящейся во власти такой женщины. Это же форменное безобразие.
Он отправился в постель, но несколько часов ворочался и не мог уснуть, тревожимый всякими мыслями.
На следующий день, с самого утра, Науманн явился в дом номер 341 на Аллее. Он точно знал, что скажет и что сделает; он уже понимал, что
мадемуазель Солини не из тех, кого можно напугать простыми угрозами, но его влекла вперед неодолимая жажда деятельности.