Примерно в пять вечера он вышел из кабинета Оуэна с посеревшим лицом, глубокая морщинка пролегла между бровями. Выйдя на крыльцо, он долго размышлял, прислонившись к колонне.
Земля подсохла, солнце быстро уничтожило следы ливня. В дом Эллери вернулся с наступлением сумерек. Темнело, как бывает в сельской местности, быстро. В округе, казалось все вымерло. В доме было спокойно, его печальные обитатели разбрелись по своим комнатам. Эллери нашел кресло и снова надолго погрузился в невеселые мысли. Но вот в его лице произошла неуловимая перемена; он подошел к лестнице и прислушался. Ни звука. На цыпочках он вернулся к телефону и с четверть часа тихим, доверительным голосом говорил с Нью-Йорком. После чего поднялся к себе.
Спустя час, когда все общество собралось на обед, Эллери, никем не замеченный, даже кухаркой, выбрался из дома через черный ход. Там, в густой тьме на задворках, он и пробыл некоторое время, а затем присоединился к обедающим. Обед подали остывший и с опозданием. С исчезновением Оуэна весь порядок в доме был нарушен. Горничная (та самая, с хорошенькими ножками) принесла кофе только в половине девятого. Спустя полчаса на Эллери напала страшная сонливость. Все сидели в гостиной, перебрасываясь ничего не значащими фразами. Миссис Оуэн, бледная, молчаливая, с жадностью осушила чашечку кофе и попросила еще. Миссис Мэнсфилд по-прежнему настаивала на вызове полиции. Пожилая леди питала твердую веру в констеблей Лонг-Айленда. В некомпетентности Эллери она не сомневалась, чего, впрочем, и не скрывала.
У Гарднера был обеспокоенный вид, но он с демонстративной независимостью бренчал на пианино. Эмми Уиллоуз, казалось, отрешилась от всего мира, успокоилась и ничему не удивлялась. Миссис Гарднер нервничала. Джонатан опять разорался у себя в комнате…
И вдруг словно мягкое снежное покрывало окутало присутствовавших. Все, как по команде, стали погружаться в сон. В комнате было тепло, и Эллери ощутил легкую испарину на лбу. Он уже почти отключился, когда оглушенный мозг подал сигнал тревоги. Какое-то мгновенье детектив делал попытки встать, напрячь мускулы, но ощутил, как его тело, наливаясь свинцовой тяжестью, перестает ему повиноваться. Последняя мысль, промелькнувшая в сознании, прежде чем комната закружилась перед глазами, была о том, что их всех отравили.
Неожиданная сонливость улетучилась так же быстро, как и навалилась. Казалось даже, что никакого забытья не было. Перед закрытыми глазами плясали искры, кто-то безжалостно колотил молоточками по вискам. Эллери с трудом открыл глаза. Комната была залита солнцем. Боже правый, прошла целая ночь!..
Он поднялся, со стоном ощупал голову. Огляделся. Обитатели дома лежали в самых разных позах. Все без исключения. Кто-то (раскалывающаяся голова с трудом воспринимала происходящее), кажется Эмми Уиллоуз, пошевелился и вздохнул. Эллери нетвердым шагом направился к бару, налил крепкого, отвратительного на вкус виски. Затем деликатно разбудил актрису. Очнувшись, та уставилась на него больным, растерянным взглядом.
– Что? Когда?..
– Усыпили, – отрезал Эллери. – Всех. Попытайтесь их разбудить, мисс Уиллоуз, а я гляну, как обстоят дела. Эллери нетвердым шагом направился в служебные помещения.
В кухне горничная со стройными ногами, Милан и кухарка спали на стульях вокруг стада. Перед ними стояли недопитые чашки с кофе. Вернувшись в гостиную, Куин кивнул мисс Уиллоуз, бившейся над Гарднером у пианино, и поднялся наверх. После недолгих поисков он нашел спальню Джонатана; мальчик спал глубоким, естественным сном. И сопел! Со стоном Эллери обследовал прилегающий к спальне туалет. Затем спустился в кабинет Оуэна. Оттуда вышел почти сразу, измученный, с дикими глазами.