Но улица была пустынна; на противоположной стороне тянулась длинная, высокая бетонная ограда какого — то особняка. Даже днем там редко можно было встретить человека. Старухин дом отделяла от соседних строений живая изгородь. Фукия осторожно, беззвучно отворил тяжелую решетчатую калитку, издававшую обычно громкое металлическое лязганье.
Тихонько — чтобы не услыхали соседи — он окликнул хозяйку. Старуха вышла в прихожую, и Фукия, сказав, что хочет поговорить о Сайто, прошел вслед за нею в гостиную,
— Я сегодня отпустила служанку, — извинилась старуха и поднялась, чтобы подать чай. Фукия только того и ждал. Улучив момент, когда старуха нагнется, раздвигаяфусума[1], он набросился на нее сзади и изо всех сил стиснул ей горло. Старуха даже не дернулась — лишь издала какой — то булькающий звук. Но сведенные в предсмертной агонии старческие пальцы задели стоявшую рядом ширму. Ширма была двустворчатая, очень старая, покрытая позолотой; на ней художник изобразил шестерых великих поэтов древности, в том числе прославленную красавицу Оно — но Комати. Старухин ноготь почти проткнул ее прелестное лицо.
Убедившись в том, что старуха не дышит, Фукия положил труп на бок и встревожено осмотрел поврежденную ширму. Но после долгих размышлений решил, что повода для волнения нет: это ни в коем случае не улика. Фукия направился к нише и, приподняв за ветви сосну, вытащил ее вместе с землей из горшка. Как он и рассчитывал, на дне лежал сверток из вощеной бумаги. Фукия хладнокровно развернул его и, разделив добычу на две равные стопки, положил половину (изрядную сумму в пять тысяч иен!) в бумажник; остальные же деньги опять завернул в бумагу и спрятал на прежнее место — на дно горшка: никто, кроме старухи, не знает, сколько там было денег, а стало быть, ни одна живая душа не догадается, что половина исчезла. Подложив под старуху свернутыйдзабутон[2](чтобы не полилась кровь), он достал из кармана маленький ножик и аккуратно вонзил его прямо в сердце. Нож по рукоятку вошел в мягкую плоть; Фукия тотчас же вынул его, вытер лезвие о дзабутон и спрятал ножик в карман. Фукия сделал это для верности, на всякий случай — чтобы старуха, не дай бог, не ожила. Он побоялся сразу прирезать ее — из спасенья, что может запачкаться кровью.
И бумажник, и нож Фукия приобрел заранее в какой — то палатке во время буддийского праздника. Во время гулянья он, выбрав нарочно самое людное место, бросил пригоршню мелочи — ровно столько, сколько стояло на ценнике, — и поспешно исчез, чтобы в толчее, царившей вокруг прилавка, продавец не успел запомнить его лицо.
Фукия еще раз обошел всю комнату, проверяя, не наследил ли, не оставил ли улик, и, задвинув фусума, прошел в прихожую. Пол в прихожей был цементный, да и на улице — благо вот уже несколько дней стояла сухая погода — земля пересохла и сделалась твердой как камень. Оставалось отворить решетчатую калитку и выйти на улицу. Опасный момент. Любая оплошность — и все пойдет прахом. Он прижался к калитке и напряженно прислушался. Но нет, никого — тишина; только откуда — то издалека доносились едва различимые звукикото[3].
Фукия вздохнул, решительно расправил плечи и распахнул калитку. Вокруг не было ни души.
Неподалеку стоял синтоистский храм, окруженный высокой оградой. Удостоверившись, что за ним никто не следит, Фукия просунул сквозь щель в ограде улики — нож и окровавленные перчатки. Потом, по привычке, завернул в маленький скверик и долго сидел на скамейке, рассеянно наблюдая за возней ребятишек, резвившихся на качелях.
По пути домой Фукия зашел в полицейский участок.
— Я подобрал кошелек… Прямо на улице. В нем довольно большая сумма, и я пришел сдать его вам.