Люди почтительно расступались.
— Опять воззвание? — выкрикнул он. — Кто это сделал?
Внезапно зрители потеряли всякий интерес к опасному папирусу. Нумидиец успел ухватить за локоть ближайшего зеваку.
— Когда его здесь повесили?
Человек, принимающий ставки, затрясся и помотал головой.
— Не знаю. Я заметил свиток утром, после открытия.
— И никто его не сорвал? Знаешь, как Цезарь карает людей, оказавших поддержку мятежнику?
— Это… это не поддержка, — начал заикаться несчастный. — Я-то уж точно здесь ни при чем.
— Тогда почему это все еще здесь?
— Не знаю. Я только принимаю ставки. Следить за входом — не мое дело.
Юба сорвал злополучную грамоту. Марцелл осторожно приблизился к нему.
— Можно взглянуть?
Я думала, нумидиец откажет, но он просто сунул воззвание юноше, и мы столпились вокруг. Новый папирус был написан тем же безукоризненным почерком, что и прежний, но его автор порицал человека, покушавшегося на Октавиана: дескать, кровопролитие порождает кровопролитие, и, дескать, господа имеют такое же право на долгую жизнь, что и их рабы. Напомнив читателям о поражении Спартака и о том, что пробужденная совесть сенаторов даст Риму неизмеримо больше, нежели самый крупный мятеж, Красный Орел осудил решение Цезаря наказать простой народ, обещая новые бунты, когда начнется голод. И еще было что-то написано про помощь рабам, отправленным на их родину за Ионическим морем… Но тут Юба отнял у нас воззвание.
— Достаточно. Пришли посмотреть на скачки — вот и смотрите.
И передал смятый папирус Галлии, которая ловко спрятала его в затейливо вышитой сумочке на боку. Меня всегда восхищали ее одежды, особенно эти расшитые сумочки. Никто из рабынь не удостаивался подобного, но ведь галльская царевна была любимицей Октавии.
Мы добрались до сидений, предназначенных для семьи Цезаря, и Юба вновь начал перешептываться с Галлией, а Марцелл пробормотал:
— Странно, как может этот мятежник бранить дядю и в то же время осуждать убийцу?
— Наверное, потому, что, погибни Цезарь, патриции пострадали бы меньше всех, — предположила я. — Богачи не останутся без еды, а вот рабам и вольноотпущенникам придется страдать от голода.
— Думаете, скоро и вправду начнутся бунты? — подала голос Юлия.
— Похоже на то, — проронил Марцелл, не отрывая взгляда от человека, принимавшего ставки. Как только толстяк посмотрел в нашу сторону, племянник Цезаря подозвал его и достал кошелек с деньгами. — Разразятся, но ненадолго. Едва лишь вольноотпущенники начнут голодать и раскаиваться в помощи Красному Орлу, как Римские игры всех отвлекут.
— Значит, тебе по душе наказание? — воскликнула я.
— Конечно нет. Но так думает мой дядя. — Передавая деньги, он хитро сощурился и сказал: — «Зеленые». Я слышал, у них новые кони.
— Верно. Двадцать аравийских жеребцов.
Александр улыбнулся, и мне пришло в голову, что это он раздобыл сведения.
— «Зеленые», — повторил брат.
При виде его раздутого кошелька я так и ахнула.
— Мне везет, — объяснил он. — Скажите, а что такое Римские игры?
— Как, вы не знаете? — вскрикнула Юлия. — Это же величайшие на земле игры.
— У нас были свои собственные, — обронила я.
— Римские игры продолжаются целых пятнадцать дней. Колесничные гонки, состязания гладиаторов, театральные представления… — Девушка покосилась на Юбу. — Впрочем, на них мы, наверное, не пойдем.
— Полагаешь, Октавиан согласится праздновать после того, как на его жизнь покушались? — осведомилась я.
— Это не праздник, — возразил Марцелл. — Это традиция. Отменить игры — то же самое, что…
Он запнулся, подыскивая нужное слово, и Юлия подхватила:
— Запретить июль.
— Или взять и отказаться от сатурналий. И потом, народу нужно развеяться. В такие дни прекращаются все работы, а римляне носят при себе еду и цирковые подстилки.
— Что-что? — удивился Александр.
Марцелл указал туда, где зрители подстилали под себя толстые камышовые циновки.
— Не все скамейки обиты мягкими тканями, как наши.
Взревели трубы, ведущий дал знак начинаться гонкам, створки ворот были подняты, и колесницы с грохотом понеслись по беговым дорожкам. Юлия, Александр и Марцелл кричали до хрипоты, а я вновь достала чертеж, полученный от Витрувия. Да, он просил заполнить пустую гробницу, но при этом не очень-то верил, что у меня что-нибудь получится. Придется его удивить. Я создам такие эскизы, перед которыми невозможно будет устоять. Пожалуй, над мавзолеем работают и другие архитекторы, старше меня на декады, однако никто из них не был в Александрии, не видел чудес, сотворенных династией Птолемеев. Никто из них не учился в Муcейоне, годами не зарисовывал в свой альбом красивейших мраморных кариатид и лучшие в мире мозаики. Вооружившись чернильницей и стилем, я вдруг заметила, что Юба за мной наблюдает.
— Рисуешь новый Рим? — поинтересовался он.
— Это заказ.
— Ах, так тебе заплатили?
— Нет. Я просто хочу быть полезной обществу.
— Какое великодушие, и это в неполных двенадцать лет. — Нумидиец улыбнулся. — Скоро ты станешь раздавать хлеб вместе с Октавией.
— Я видела, как ты благодарил ее утром, — сорвалось у меня с языка. — Значит, подарок все же пришелся ко двору.
Юба поднял брови.
— Конечно. Это единственный сохранившийся портрет моего отца.
Я стиснула зубы, мысленно пообещав себе больше не поддаваться на его подначивания, и остаток дня старательно закрывала от нумидийца свои эскизы.
Глава десятая
На седьмой день без хлебных раздач в Субуре вспыхнули первые бунты. Никто, кроме Октавии, не удивился, когда люди принялись громить лавки, грабить разносчиков и поджигать таверны, хозяева которых отказывались подождать с уплатой. Пока мы сидели в триклинии, поедая дроздов и устриц под нежные звуки арфы, Субура бушевала, словно разъярившийся волк. Голодные толпы пожирали все, что встречалось им на пути, — кур, собак и даже котов. Когда на восьмой вечер наш ужин прервал солдат, явившийся сообщить, что плебеи выдали театрального лучника, я увидела в глазах Цезаря торжествующий блеск.
— Завтра же возобновить раздачи, — приказал Октавиан. — Напомните людям, что их еда оплачена мной, что я вынужден продавать свои статуи, лишь бы купить им хлеба.
Солдат улыбнулся.
— Будет исполнено, Цезарь.
— И кто же преступник? — бросил он как бы между делом.
— Один из ваших рабов. Мальчик на побегушках, из кухни.
Октавиан подозрительно замер.
— Мальчик или мужчина?
— Ему шестнадцать.
— Вы уверены в его виновности?
— Три недели назад он удрал с Палатина, так что плебеи не сомневаются. Одно слово — беглый раб.
Агриппа в гневе поднялся с места.
— Так это он или нет?
— Он, — чуть увереннее сказал солдат.
Несмотря на запрет Октавиана продавать рабам оружие, всегда находились торговцы, готовые обойти закон за хорошую плату.
— Прогнать его под бичами по улицам, — бросил Цезарь. — А утром распять возле Форума.
Октавия вскрикнула и прижала к губам шелковую салфетку, но в этот раз удержалась от возражений.
— Откуда им известно, что плебеи не лгут, лишь бы вновь получить свой хлеб? — прошептала я.
С румяных щек Марцелла сошла вся краска.
— Такое возможно.
— А если его пытали? — прибавила Юлия. — Под пытками человек сознается в чем угодно.
Похоже, Октавиана это не беспокоило. Склонившись над кушеткой, он продолжал писать заметки для речи в Сенате. А я никак не могла забыть о случившемся. И потому назавтра, после занятий на Марсовом поле, уговорила Юбу сопроводить нас на Форум.
— Зачем это? — сетовал он по дороге. — Смотреть на мертвого человека?
— Мне нужно знать, он это или нет, — отвечала я.
— А если нет?
— Она проверит, вот и все, — вступился Марцелл. — Мне тоже хотелось бы знать.
— Только никаких столкновений с законом, — проговорил нумидиец, обращаясь ко всем, но глядя исключительно на меня.
— Понятно, — легко согласился племянник Цезаря. — Мы просто пойдем и посмотрим.
Юба тяжко вздохнул за нашими спинами, взяв за руку Галлию. Остаток пути все проделали молча. Когда мы пришли на место, Сенат оцепили сотни римских солдат, вооруженных мечами. Каждый из них прикрывался щитом. Алые гребни на шлемах беспомощно свесились на жаре. Должно быть, несладко стоять под палящим солнцем в доспехах, подумалось мне. Тем не менее никто не двигался. Лишь суровые взгляды обшаривали толпу, выискивая возможных мятежников.
— И все это ради казни? — воскликнул Александр.
— Помощники бунтаря могут попытаться освободить его, — пояснил Юба. — Или облегчить смерть.
— Думаешь, так и будет? — с жаром спросила Юлия, окидывая глазами Форум.