Ничего, Вебер с его бандой меня еще не схватили!»
Он уже снова осматривал туннель, с фонариком в руке исследовал кирпичи, из которых местами состояла кладка, когда до него донесся крик — ужасный, устрашающий, заставивший его задрожать от мучительной тревоги.
Этот вопль донесся со стороны люка. И он вспомнил вдруг, что оставил люк открытым, когда еще был намерен возвратиться в виллу Глициний. Сернин поспешил обратно, вошел в первую дверь. Фонарик между тем погас, и он почувствовал что-то, скорее — кого-то, кто коснулся его колен, ползком пробираясь вдоль стены. Тут же у него возникло ощущение, что это существо мгновенно исчезло, провалилось неведомо куда. Почти в тот же миг он наткнулся ногой на ступеньку.
«Здесь и должен быть выход, — решил он, — тот второй выход, которым он пользуется».
Крик наверху повторился, слабеющий, со стонами и хрипом… Он бегом поднялся по лестнице, выскочил в низкий зал и подбежал к барону. Альтенгейм был в агонии, его шея — в крови. Веревки на нем были разрезаны, но проволока, перетянувшая лодыжки и кисти рук, осталась нетронутой. Не сумев его освободить, сообщник перерезал Альтенгейму глотку.
Сернин со страхом созерцал открывшуюся перед ним картину. С его висков стекал ледяной пот. Он думал о Женевьеве, заточенной, без надежды на помощь — один лишь барон знал, где она содержится.
Стало слышно, как полицейские открывают боковую дверцу из вестибюля. Отчетливо прозвучали их шаги по служебной лестнице. Между ними и им оставалась только одна дверь — в тот низкий зал, в котором он находился. Он запер ее на засов в то самое мгновение, когда они ухватились за дверную ручку. Рядом с ним зиял открытый люк… Это было единственным спасением — внизу оставался запасной выход.
«Нет, — сказал он себе. — Вначале — Женевьева. Потом, если сумею, позабочусь также о себе…»
И, встав на колени, положил руку на грудь барона. Сердце еще билось. Он наклонился еще ниже.
— Ты слышишь меня, не так ли?
Веки умирающего затрепетали. Жизнь не совсем еще в нем угасла. Но чего можно было добиться от этого подобия земного существа? Последняя преграда — дверь в зал — затрещала под ударами. Сернин прошептал:
— Я тебя спасу… У меня есть надежные лекарства… Одно только слово… Женевьева?..
Проснувшаяся надежда, казалось, придала барону силы. Он попытался что-то сказать.
— Отвечай, — требовательно продолжал Сернин, — отвечай, и я тебя спасу… Сегодня получишь жизнь… Завтра — свободу… Отвечай!
Дверь все сильнее шаталась под ударами.
Барон издавал нечленораздельные звуки. Склонившись над ним, в смятении, напрягая всю свою волю, всю свою энергию, Сернин тяжело дышал от безмерной тревоги. Полицейские, неизбежный арест, тюрьма — он об этом теперь не думал. Женевьева… Женевьева, умирающая без пищи, которую одно только слово этого негодяя могло теперь спасти…
— Отвечай! Ты должен!
Он приказывал, молил. Альтенгейм забормотал, словно завороженный, покоренный его властной волей:
— Ри… Риволи…
— Улица Риволи, так? Ты запер ее в доме на этой улице? Какой номер?
Громкий шум… Крики торжества… Дверь рухнула под напором нападающих.
— Хватайте! Хватайте их! — командовал господин Вебер. — Хватайте обоих!
— Номер… Говори же… Если ты ее полюбил… Какой теперь смысл молчать?..
— Двадцать… Двадцать семь… — прошептал барон из последних сил.
На Сернина легли чьи-то руки. Десяток револьверов грозил ему со всех сторон.
Он повернулся к полицейским, которые отступили в невольном страхе.
— Если ты пошевелишься, Люпэн, — закричал господин Вебер, наставив на него оружие, — застрелю!
— Не стреляй, — спокойно сказал Сернин, — нет нужды. Я сдаюсь.
— Фокусы! Еще одна уловка на твой манер!
— Нет, — отозвался Сернин, — я проиграл бой. Ты не имеешь права стрелять: я не защищаюсь.
Он вынул два револьвера, которые бросил на пол.