И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.
Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.
— Что же дальше? — спросил Сернин.
— Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?
— Зачем?
— Хочу с тобой поговорить.
— Какой день тебе подойдет?
— Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.
— Почему бы не у тебя?
— Ты не знаешь моего адреса.
— Знаю.
Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:
— 29, вилла Дюпон.
— Отличный ход, — сказал барон. — Значит, завтра, у меня.
— Завтра, у тебя. В какое время?
— В час дня.
— Буду.
Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.
— Еще слово, князь. Бери с собой оружие.
— Зачем?
— У меня четверо слуг, а ты будешь один.
— Со мной — мои кулаки, — отозвался Сернин. — Игра будет на равных.
— Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:
— Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.
— Для чего?
— Я передумал, приду с хлыстом.
II
Ровно в час пополудни одинокий всадник въехал за решетку виллы Дюпон на тихой провинциальной улице, единственный выход которой приводил на улицу Перголез, в двух шагах от авеню Булонского леса. По обеим ее сторонам тянулись сады и красивые особняки. Замыкал ее большой парк. В его середине возвышался старинный, просторный дом, за которым проходила Кольцевая железная дорога.
Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.
Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:
— Приведешь ее к половине третьего.
Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.
— Доложите о прибытии князя Сернина.
Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.
— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.
— Почему же?
— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.
— Объявление войны?
Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».
— Это сообщение, дорогой князь, исходит действительно от вас?
— Правда, от меня.
— Следовательно, я прав, между нами — война?
— Да.
Альтенгейм попросил Сернина сесть, сел сам и сказал ему самым миролюбивым тоном:
— Так вот, я не хочу этого допустить. Просто немыслимо, чтобы двое таких людей, как мы с вами, сражались между собой и причиняли друг другу вред. Надо только объясниться и поискать общий язык: мы созданы для согласия.
— А я, наоборот, полагаю, что такие люди, как мы, не созданы для согласия.