Та, например, которая сейчас сверху, выпущена в тысяча восемьсот пятьдесят первом году.
Она помолчала и многозначительно повторила:
— В тысяча восемьсот пятьдесят первом. Вам это ничего не говорит?
— Абсолютно ничего, — признался Эдвард.
— Оно и неудивительно, — заверила его мисс Марпл. — Я бы тоже ничего не знала, если бы не мой внучатый племянник Лайонел. Такой милый мальчик! Страстный, знаете ли, филателист. Чего только он не знает о марках! Как-то, помню, рассказывал мне про всякие редкости. За сколько их продают с аукциона и все такое. Например, какая-то двухцентовая марка тысяча восемьсот пятьдесят первого года выпуска — голубенькая, помнится — ушла чуть не за двадцать пять тысяч долларов. Представляете? Надо думать, и остальные не дешевле. Я так понимаю, ваш дядюшка скупал их через посредников, причем позаботился хорошенько «замести следы», как пишут в рассказах про сыщиков.
Эдвард со стоном рухнул на стул и обхватил голову руками.
— Ты что? — испугалась Чармин.
— Господи! Ведь если бы не мисс Марпл… Представляешь себе картинку? Мы с тобой, как и подобает любящим родственникам, предаем огню личные письма дядюшки!
— А вот старым шутникам такая картинка почему-то и в голову не приходит, — заметила мисс Марпл. — Помню, дядюшка Генри решил подарить своей любимой племяннице на Рождество пять фунтов. И что же он сделал? Вложил пятифунтовую бумажку в открытку, заклеил края, да еще и написал на обороте: «С сердечными поздравлениями и наилучшими пожеланиями. Боюсь, это все, что у меня для тебя нашлось в этом году». Бедняжка, разумеется, страшно обиделась и тут же выбросила открытку в камин. Так что пришлось дядюшке дарить ей еще пять фунтов.
Вероятно, именно этот поступок дядюшки Генри и позволил молодым людям в корне пересмотреть свое к нему отношение.
— Знаете что, мисс Марпл? — задумчиво протянул Эдвард. — Схожу-ка я за шампанским… Большой грех не выпить за такого человека!
Убийство миссис Спэнлоу
Мисс Полит взялась за дверной молоток и деликатно постучала в дверь коттеджа. Подождав немного, она постучала снова. Сверток, который она держала под мышкой, при этом едва не выскользнул, и ей пришлось его поправлять. В пакете было готовое к примерке новое зеленое зимнее платье миссис Спэнлоу, а в черной шелковой сумочке, висевшей на левой руке мисс Полит, — булавки, портновский сантиметр и большие ножницы.
Мисс Полит была высокой худощавой женщиной с острым носом, тонкими губами и жиденькими седеющими волосами. Она все еще переминалась на крыльце, не решаясь постучать снова, когда увидела на дороге быстро приближающуюся фигуру. Мисс Хартнелл, жизнерадостная особа лет пятидесяти пяти с вечно обветренным лицом, совершенно не умевшая говорить тихо, еще издали пророкотала своим мощным басом:
— День добрый, мисс Полит!
— Добрый-добрый, мисс Хартнелл, — поспешно согласилась портниха.
Несмотря на то, что пора, когда юная мисс Полит служила горничной, давно миновала, голос у нее так и остался писклявым и заискивающим.
— Простите, — продолжала она, — вы случайно не знаете, миссис Спэнлоу дома?
— Понятия не имею, — отозвалась мисс Хартнелл.
— Видите ли, это даже как-то странно. Она сама сказала мне прийти в это время. В половине четвертого. Хотела примерить новое платье.
Мисс Хартнелл взглянула на свои часы.
— Ну да, половина четвертого и есть. С минутами.
— Да, и я стучала несколько раз, но никто не открывает. Может, она ушла куда-то, а про меня забыла? Хотя она вроде никогда ничего не забывает. И потом, платье ей нужно уже к послезавтра.
Мисс Хартнелл вошла в калитку, прошла по дорожке и решительно поднялась по ступенькам коттеджа «Лабурнем».
— А Глэдис куда смотрит? — осуждающе сказала она.