Морской берег в ту пору патрулировали таможенники, которые подкарауливали бедных добытчиков соли. И это было особенно подло, ибо золото и соль должны доставаться каждому добытчику без пошлины, как чистый эквивалент затраченного труда: столько золота, сколько он намыл из речного песка, или столько соли, сколько соскоблил с утесов. Кондор узаконил и то и другое — что было одним из первых мероприятий, заложивших основы его популярности.
Толика щедрости перевешивает значительные административные усилия. Трибуны были перераспределителями: они повышали для бедняка цену на хлеб, чтобы осчастливить его своими идеями — для чего, например, строили дорогостоящие университеты, безработные выпускники которых становились дополнительным бременем для общего благосостояния, то есть, опять же, для бедняков, но молоток в руки эти выпускники уже не брали.
Бедняк, если он мыслит не паразитически, не желает иметь дело с государством, под какими бы предлогами оно ему ни навязывалось. Он не хочет посылать детей в школу, получать прививки и подвергаться медицинскому осмотру; все это лишь бессмысленно умножает количество бедняков, а вместе с ними — и саму бедность.
*
Я принимаю горячий, потом ледяной душ — пользуясь в обоих случаях пресной водой, — после чего перехожу к упражнениям. Если мне предстоит служба, я обычно еще раз бреюсь вечером и вообще тщательно забочусь о своем внешнем виде. Прежде чем спуститься вниз, встаю перед зеркалом и рассматриваю Эмануэло: костюм, физическое состояние, улыбка, телодвижения должны создавать впечатление непринужденности и быть привлекательными. Важно — и этому можно поучиться у женщин — чтобы мы выглядели такими, какими нас представляют себе и хотели бы видеть окружающие.
Упражнения… Кондор совершает перед завтраком верховую прогулку; кое-кто из господ и миньонов сопровождает его. Это поддерживает их в форме. Что же касается меня, то — не говоря уж о том, что до полудня я предпочитаю оставаться один, — моя подчиненная должность не предполагает участия в таких выездах.
Мне и самому лучше, когда я рассматриваю картину или слушаю музыку. Из персонала, занятого во внутренней службе, упражнения делают многие, правда, по разным причинам: одни хотят скинуть избыточный вес, другие — укрепить мускулатуру. А третьи, как китаец Чанг, презирают и то и другое: «Зачем мне спорт? Я хотел бы дожить до глубокой старости. Кроме того, мои постельные достижения тем лучше, чем меньше я двигаюсь и чем больше ем». У него для этого особые рецепты, о другом он вряд ли вообще задумывается.
Я же должен держать себя в хорошей форме, чтобы в любое время суметь уйти в лес. Поэтому я больше думаю о суставах, чем о мускулатуре. Совершаю вращательные движения шеей, руками, ногами — вплоть до пальцев на руках и ногах, — жонглирую скакалкой и мячиками, пытаюсь «осознанно» делать вдох и выдох. Такая осознанность должна сидеть в диафрагме, вытеснив все мысли, набегающие ненасытной чередой. Это непросто — но если удастся, поднимет нормальное дыхание на более высокую ступень: одухотворит его. Правильнее, наверное, сказать: раскроет присущую дыханию духовную силу. А то, что такая сила существует и лежит в основе бытия, в хорошие времена разумелось само собой и засвидетельствовано в языке особыми словами, такими, как Odem, означающими сразу и дыхание, и дуновение. Русские паломники со своей «непрестанной молитвой» как бы шли по следу этой идеи. Молитва становится дыханием, дыхание — молитвой.
Дыхание удается мне лучше, когда зеркало кажется глубоким; от этого выигрывает вообще всякая вегетативная, воспринимающая готовность. Конечно, в повседневном быту мы не можем позволить такому состоянию превалировать. Животная искра все равно должна тлеть где-то в глубине — быть тем фитилем, что способен взорвать бочку с порохом. Учитесь этому у самураев: как выпрыгнуть из состояния покоя, совершить смертоносный выпад — навстречу вылетающему из ножен чужому клинку.
*
Прежде чем позвать каютного стюарда, я, как говорится, «привожу себя в надлежащий вид», то есть надеваю домашний халат и тапочки. Шлепанцы изготовлены из кожи, под халатом на мне полотняный костюм, какой носят в тропиках. В таком облачении не стыдно даже выглянуть в коридор.
Дневное меню разнообразно, как на хороших пассажирских судах. Я уже упоминал, что у нас культивируются две кухни: европейская со средиземноморским уклоном и китайская, которая в обычные дни почти не дает о себе знать. Она служит представительским целям — во время праздников и важных визитов: в этом отношении Кондор вполне может потягаться с ханами.
Завтрак — моя главная трапеза. Она остается единственной в те дни, когда я несу свою службу. А обычно я ем еще раз вечером, иногда — с каким-нибудь коллегой из обслуживающего персонала. Время от времени я обслуживаю посетителей и в большой кают-компании; я не корчу из себя белоручку-доцента, что идет мне только на пользу. Когда дел внизу невпроворот, я сам предлагаю помощь старшему стюарду или эконому, но, как правило, они отвечают мне: «Ладно уж, Мануэло, занимайтесь своими штудиями». Меня считают человеком трудолюбивым. Утаить это качество сложно, хотя о характере и направлении моей деятельности они, к счастью, имеют лишь смутные представления.
*
Мой выбор из меню скромен; быть расточительным я себе позволяю только в отношении фруктов. Стол Кондора всегда уставлен плодами с трех континентов. Я же предпочитаю те фрукты, которые выросли сейчас и здесь, то есть плоды моего края, созревшие в должное для них время.
Настоящий праздник — пройтись по базару, расположенному сразу за городской чертой. На фоне горячей красно-бурой почвы, напоминающей Аттику, горы нагроможденных плодов поражают неслыханной свежестью. Торговцы привозят их рано утром из оазисов и из долины Суса. Картину дополняют требовательные голоса разносчиков, колокольчики водоносов, флейты заклинателей змей и даже рои мух над прилавками мясников: базар повышает жизненный тонус, порождает вихрь свободы и наслаждений. Он — настоящее средоточие общества, — — — государство же стремится лишить его и свободы, и изобилия. Достаточно посетить в каком-нибудь городе рынок и кладбище, чтобы понять, в порядке ли этот город с физической и метафизической точек зрения.
*
В моем кабинете корзины с фруктами стоят рядом с луминаром. Я прошу стюардов пополнять их по мере надобности. Возможно, когда-нибудь я буду питаться одними фруктами — не потому, что стану вегетарианцем, а ради упрощения жизни. Аттила едва ли жил иначе, когда его занесло в большие леса. У него там, конечно, тоже был свой золотой ягненок, и не только для утоления голода.
Свежие плоды дарят солярную веселость: к ним не прикасался никакой огонь, кроме солнечного. Они и жажду утоляют своими соками — отфильтрованной и обогащенной водой. Которая ничего не потеряла от духа земли, от своей изначальной сущности. Подтверждение тому — многообразие сортов винограда и виноградных вин.
А вот сухие плоды — инжир, миндаль, орехи — придают необычайную силу мышцам. Я это заметил во время охоты на газелей, когда мы имели в качестве провианта только цареградские стручки[234] да сушеные финики. Охотники, несмотря на палящий зной, сохраняли неутомимость и, кажется, почти не потели; казалось, будто их мышечные волокна превратились в проволоку.
Конечно, в такой ситуации, как моя, когда я в любой момент могу оказаться в лесу, растительной пищи недостаточно. Ограничившись ею, я утратил бы наступательный задор. Все звери, которые убивают, нуждаются в мясе, и даже в Индии люди из касты воинов питаются им.
Это не столько вопросы диеты, сколько проблема общего соответствия. Существо плотоядное имеет клыки и резцы, разделывает добычу ножом — — — в этом, между прочим, заключается одна из причин, почему хлеб следует разламывать на куски, а не резать.
Существо плотоядное признает мир боен, войны и кровопролития. Если же он все это отвергает — значит, он оседлал не того коня. Он должен отказаться либо от любимого бифштекса, либо от своего образа мыслей. С другой стороны, весь мир живет логическими ошибками. Здесь, в Эвмесвиле, нередко можно увидеть шейха с чудовищным животом, который и мухи не обидит. Но где-то, значит, кто-то ради него забивает животных и мыслит логически.
У древних с этим обстояло проще. Боги разделили между собой этический космос. Аресу причитались кровавые жертвы. Это находило выражение повсюду, где за стол усаживались воины. Другие кушанья посвящались Деметре; и, опять же, другие — Афродите: ей главным образом посвящалось то, что вылавливалось из моря. В Эвмесвиле еще и сегодня сохраняются эти традиции, хотя боги в трапезах уже не участвуют.