Да, примерно в пятидесяти футах надо мной находился узкий балкон, отделенный от пропасти высокой балюстрадой. Как на него попасть и как с него спуститься, оставалось загадкой, пока я не прошел по берегу до мощного уступа, выдвигающегося далеко в воду. Дальше я не пошел. Занес ногу и замер.
Что-то помешало. Во мраке восприятие обостряется, в тишине мерещатся звуки, а нос жадно фильтрует воздух. Я двигался вдоль шершавой скалы, не прикасаясь к ней, всего лишь держал ладонь на отлете, но ощущал ладонью каждую шероховатость. Странно, что способность к восприятию появилась не наверху, в роскошных лесах Слеах Майт, а в унылом могильнике. Мир обнимал меня гораздо плотнее, чем прежде, когда я жил в Измененном мире. Мир обнимал меня все плотнее, казалось, что достаточно легкого толчка, и тело растворится. Казалось, что к каждому нерву, к каждому волоску присоединился тонюсенький электрический кабель и непрерывно передает сигналы в обоих направлениях.
От меня — к миру, и от мира — ко мне.
Я становился другим, но не хуже, а гораздо лучше. Во всяком случае, я без всяких кроликов и сов ощутил, что за уступ лучше пока не соваться. Там гуляли всплески быстрого времени. Священные духи! Прежде чем осматривать новый распахнувшийся горизонт, я присел на камень и тихонько прошептал молитву Кобальтового холма. Вряд ли меня услышали Те, кто стережет сокровища народа фэйри, но понемногу напряжение схлынуло. Я видел и слышал мир. Я приобрел то, ради чего стоило остаться в Изнанке навсегда. Ведьма Камилла не зря предупреждала кровников, что через Запечатанные двери ушли многие, а назад — почти никто. Изнанка дарила то, с чем снова придется расстаться наверху. Я готов был плакать и биться о камни, я готов был на все, чтобы обрести свою истинную родину.
Где-то в недрах озерной страны неторопливо ворочалось чудовище. Пока еще я не мог определить его размеры и намерения. Кажется, оно спало, но что-то тревожило его сон. Ко мне спускались друзья. Наверху страдал от болей в спине дядя Эвальд. Марию посетил очередной приступ черной меланхолии. Она рассматривала свою усыхающую руку и планировала самоубийство. Безмозглые насекомые ползали у меня под ногами и искали, чего бы пожрать. Где-то впереди, за россыпью валунов, стонал обер-егерь Брудо. Я все это зафиксировал, как фотокамера, но только для того, чтобы в следующее мгновение сделать очередное открытие. Я больше не воспринимал мир как статичный пейзаж в замкнутом, сверкоротком промежутке времени. Мир поделился на миллиарды фрагментов, и каждый из них существовал в собственном промежутке. Если бы я захотел, смог бы заглянуть во Вчера и в мгновение, правившее в пещере миллион лет назад.
Мне стоило больших усилий вернуться в реальность, то есть сознательно притупить подсознание, растереть, как окурок в пыли, все чудесные дары, которые я только что получил, и снова окунуться в заразную, вонючую тьму. Приходилось выбирать. Что-то одно — либо спасать нашего славного обер-егеря, спасать грубыми, неловкими руками, либо удалиться в страну мечты. Я вытащил фляжку, полил на лицо, растер щеки ладонями. Стало полегче, и очень грустно стало.
Я не полез туда, где плавали невидимые, страшно опасные островки быстрого времени. За утесом балкончик, вырубленный в скале, внезапно расширился, скалы раздались в стороны. За краем балюстрады, на высоте в сорок футов, там, где начинался отрицательный уклон к потолку пещеры, отчетливо виднелась статуя кабана, а за ней — еще одна. Еще там были каменные ступени, сиденья амфитеатром и черные норы проходов, уводящих куда-то вверх. Снизу я не мог разглядеть всего, видел только ряд статуй, окружавших площадь, и каменные сиденья, вырубленные в скале.