Жандармы колебались. Тихо посовещавшись между собой, они распрощались с молодой женщиной.
— Хорошо. Но пусть мсье Сеген придет в жандармерию и заберет жалобу официально. Мы вас предупредили. До свидания, мадемуазель Лубе.
— До свидания, господа, — вежливо ответила Анжелина.
Едва она вернулась на кухню, как отец с удивлением воскликнул:
— Ты врешь даже жандармам, дочка! Пожалуй, мне не стоит всецело доверять тебе. С виду ты живая в рай попадешь, но ты все же женщина, кокетливая, хитрая, способная задурить голову глупым жандармам. Я успокоюсь только тогда, когда ты выйдешь замуж.
— Мой бедный папа, — ответила Анжелина. — Наберись терпения, я вовсе не собираюсь сочетаться законным браком. По крайней мере, в ближайшее время. А теперь ты должен растопить печку в мастерской и приняться за работу. Я вернусь к мадемуазель Жерсанде, узнаю, как чувствует себя малыш Анри, а потом пойду в Сен-Жирон и поговорю с Блезом Сегеном. Он легко впадает в ярость, но я полагаю, что, по сути, он не такой уж плохой.
Сбитый с толку последними словами, Огюстен Лубе пристально посмотрел на дочь.
— Что ты задумала? — воскликнул он. — Ты не захотела, чтобы он стал твоим женихом, всегда говорила, что он отвратительный, грязный, невежественный, и вдруг ты переменила мнение. И потом, как ты пойдешь в Сен-Жирон одна? Я пойду с тобой. Люди боятся, я тоже. Я боюсь за тебя. А если с тобой случится несчастье? Не говоря уже о том, что Блез приставал к тебе. Этот шорник вовсе не мальчик из церковного хора!
— Нет, папа, не надо меня сопровождать. Сейчас самый разгар дня, по дороге идут люди, едут повозки. Что касается Блеза, он будет хорошо себя вести, особенно если рядом окажутся его отец и брат. Я не изменила мнения, но подумала о своем поведении. Я всякий раз издевалась над этим человеком, едва он приближался ко мне. А если Спаситель укусил его, я должна извиниться. Не беспокойся!
Анжелина нежно поцеловала отца в щеку.
— Я отнес чемодан в твою комнату, — смягчившись, сказал он, — и зажег жаровню, так что у тебя в кувшине теплая вода.
— Спасибо, папа!
Анжелина вышла в холодный темный коридор и стала подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж. У нее возникло странное впечатление, что она отсутствовала дома не месяц, а несколько лет. «Боже мой, как долго! До летних каникул еще март, апрель, май и июнь, — думала она. — А потом осень и вся зима. Если я откажусь, то каждый день буду проводить с моим малышом. Как бы ты поступила на моем месте, мама? Ты получила диплом и только потом вышла замуж и дала жизнь своим детям. Я сама виновата, что разрываюсь между учебой и Анри».
Анжелина сняла дорожный костюм и, оставшись в белой нижней юбке и розовой кофте, принялась ходить по комнате. Наконец она села на табурет и сняла ботинки из добротной коричневой кожи. Ни у одной девушки города не было такой красивой обуви. Огюстен Лубе сшил для дочери летние открытые туфли и зимние ботинки на шнурках. Анжелина начала умываться. Сначала она ополоснула лицо, потом руки, но едва коснулась внутренней поверхности бедер, как застонала от вожделения. Она была молодой, красивой, а Гильем Лезаж научил ее получать удовольствие. В тот самый момент, когда Анжелина приступила к туалету интимных мест, ее пальцы стали настойчивыми, сначала неумелыми, потом более ловкими. Они подарили ей пусть короткое и далеко не совершенное, но все же наслаждение.
«Я поступила дурно! — упрекала себя Анжелина. — Как я могла, да еще в родном доме?»
И тут она заметила, что забыла запереть дверь на ключ.
— Я развратная девица, — сказала вслух Анжелина.
Через два часа она уже входила в лавку Блеза Сегена.
Глава 10 Шорник
Лавка Сегена и его брата, Сен-Жирон, в тот же день
В лавке Сегенов стоял стойкий запах кожи, к которому Анжелина привыкла с детства. Между ремеслом сапожника и ремеслом шорника было много общего. Блез и его брат часто работали теми же самыми инструментами, что и Огюстен Лубе: иглами разных размеров, шилом, пробойниками… Но кожу они использовали разную. У Сегенов в ходу, в основном, была толстая, прочная коровья, бычья, иногда конская кожа.
Анжелина вошла в лавку. Несколько новых изделий висели на гвоздях, вбитых в стены, или лежали на козлах. Сама мастерская, довольно маленькая, находилась за стеклянной перегородкой. Никого не увидев, Анжелина с интересом принялась рассматривать недоуздки. На бирках было написано, для каких животных они предназначались: тягловых или верховых лошадей, мулов, ослов и даже пони. Ошейники с колокольчиками заказывались для баранов и козлов. Анжелина провела рукой по дамскому седлу из красной кожи, украшенному медными мебельными гвоздями[38].
— Прекрасная вещица! — раздался игривый голос. — Да у нас посетительница! И какая посетительница!
Из узкой двери возле коридора вышел Блез. Он поправил ширинку. Этот жест вызвал у Анжелины отвращение, и она отвернулась.
— Мадемуазель Лубе! — продолжал ремесленник. — Какой сюрприз! Ты рассматривала седло, эге? Уж не хочешь ли ты купить такое же для своей старой клячи ослицы? Мсье Лезаж заказал это седло для своей снохи Клеманс на тридцатилетие.
— Красивое изделие, — вежливо согласилась Анжелина, смутившись при упоминании фамилии Лезаж. — Блез, я не собираюсь ничего покупать. Я пришла извиниться перед тобой. Я знаю, что моя собака напала на тебя. Мне очень жаль. Но мой отец ни в чем не виноват. Если ты не собираешься забрать жалобу, то впиши в нее мое имя, а не моего отца.
Мужчина расхохотался, не переставая неспешно рассматривать Анжелину с ног до головы. На нем были широкие брюки на грязных помочах, полосатая рубашка и куртка, подбитая овечьей шерстью. Из засученных рукавов виднелись мускулистые руки, покрытые густыми черными волосами.
— Будь уверена, я не заберу жалобу. Надеюсь, что жандармы пристрелили твою мерзкую овчарку, — проворчал он.
— Нет, не пристрелили. Я им сказала, что овчарка убежала в лес, и это правда.
Разговаривая с Блезом, Анжелина искала глазами Мишеля, брата шорника. Мишель был молодым человеком двадцати семи лет, недавно вернувшимся с военной службы. В городе он пользовался хорошей репутацией и был совершенно не похож на Блеза, что породило слухи о порочности их покойной матери.
— А ты хитрюга, Анжелина! — воскликнул Блез. — Ты им также сказала, что я собираюсь забрать жалобу. Они проезжали мимо верхом, эти самые жандармы, которые утром приходили к тебе. Э! Маленькая вертихвостка, меня не проведешь. Я думал, что мы с тобой договоримся полюбовски, как пишут в газетах.
— Полюбовно, — машинально поправила Анжелина.
— О, пусть так. Не строй из себя знатную даму, — резко ответил шорник. — Не вешай мне лапшу на уши. И потом, когда я тебя вижу так близко, я теряю рассудок.
Анжелина отступила на шаг. От Блеза пахло потом и прогорклым жиром. Она не могла выносить этот запах. Несмотря на все ее усилия, мужчина вызывал у Анжелины отвращение.
— Я могу возместить тебе ущерб, — сказала Анжелина. — Я готова заплатить два серебряных франка.
— Ба, плевать мне на эти су! Я стою на своем: я хочу на тебе жениться. Я не слишком привередливый, мне подойдет и дырявый кувшин. Иди сюда, я хочу тебе кое-что сказать…
Анжелина не понимала, о чем говорит Блез. Шорник взял ее за локоть и повел в комнату, расположенную за мастерской.
— Я не хочу, чтобы нас застали вместе. Я не такой плохой, как ты думаешь, дорогая Анжелина.
— Не называй меня так, — запротестовала она, пытаясь вырвать руку. — Если ты хочешь мне что-то сказать, можешь это сделать в лавке.
— Ты поступаешь опрометчиво! Однажды я тебя видел в лесу Монжуа. Я там охочусь. Но тогда мне было не до волков: ты выставила напоказ свои груди, а они такие белые! Как сметана, я бы сказал.
Дыхание Блеза участилось, глаза чуть не вылазили из орбит. Он сильнее сжал локоть Анжелины и, дыша ей в лицо, путано продолжал:
— Я видел тебя. Ты одевалась. А тот, сын Лезажей, я с ним столкнулся чуть раньше. Ты не лучше других девиц, Анжелина, но я никому об этом не говорил. Я только позволил повздорить с тобой тогда, на площади. Я шутил, только и всего. Эй! Чего молчишь? Ты в неоплатном долгу передо мной. Я мог бы болтать за твоей спиной, рассказать твоему отцу, что ты за штучка, или даже мсье Оноре Лезажу. Мне не нужны твои два серебряных франка. Мне нужна ты и немедленно. Мы будем жить наверху, а в лавке я поставлю деревянный прилавок и покрою его лаком. Ты будешь важно восседать за ним и вести счета.
Блез вцепился в руку Анжелины мертвой хваткой. Она была испугана словами шорника. В голове у нее помутилось и было такое чувство, что она летит в бездонную пропасть. Блез, с его медоточивыми угрозами, жандармы, страх, что собаку пристрелят, плачущий Анри, неприязненный взгляд доктора, слезы мадемуазель Жерсанды, ужасная история маленького Жозефа, погибшего или нет при пожаре в монастыре, нечистое дыхание Блеза, запах чеснока, вина, гнилых зубов… — все это вызвало помутнение рассудка молодой женщины.