– Любишь читать? – спрашиваешь ты.
– Не я, – улыбается она и рассказывает о парне, с которым встречалась до того, как встретила своего мужа. – Мы учились с ним вместе на Гимере, – говорит Мэдж. – Ему удалось сделать несколько технологических открытий… – она мрачнеет. – Но он так и не сумел запатентовать их. Знаешь, как это было много лет назад, когда нефть определяла экономическую политику на многих планетах. Наука не стояла на месте, но правительство отказывалось что-то менять… Экономика сложнее физики, – вздыхает Мэдж и говорит, что ей пришлось избавиться от ребенка. – Не то чтобы я боялась трудностей, просто иногда заглядываешь в будущее и не видишь там ничего. Понимаешь? А Ленд, отец ребенка, он ничего не хотел менять. Боролся за свои открытия, пока они не потеряли ценность. Он был убежден, что правительство замораживает прогресс: в науке, литературе, медицине… Во всем! Новые двигатели не выпускаются, потому что тогда придется закрывать старые заводы; лекарства от смертельных болезней отвергают, чтобы люди покупали вакцины, продлевающие жизнь, но не излечивающие до конца, превращая в потенциальных рабов; даже книги – и те допускают к печати с учетом, чтобы продать старые экземпляры, выручив вложенные в них деньги, а новые идеи замораживают до тех пор, пока их не накопится достаточное количество для того, чтобы запустить в массовое производство, причем, как правило, после нищенской смерти авторов, которые могли бы стать миллионерами, опубликуй их при жизни. Ленд часто говорил, перефразируя какого-то писателя, что правительства большинства планет относятся к гениальности как к трипперу – социальной болезни, с которой нужно бороться всеми возможными способами.
– Поэтому ты и прилетела сюда? – спрашиваешь ты.
– Да, – говорит Мэдж. – На Крите все иначе. Думаю, если бы Ленд был жив, то он смог бы найти здесь свое призвание. А так… – она замолкает и смотрит на дно чашки, где остывает недопитый шоколад.
– Жалеешь, что оставила его? – спрашиваешь ты, вспоминая Прис.
– Нет, – говорит Мэдж. – Что прожито, то прожито. Теперь у меня новая семья и новая жизнь. И поверь, я люблю их так же, как любила бы Ленда и жизнь с ним, будь все немного иначе…
* * *– Ты играешь с огнем, – говорит Верн на следующий день после того, как застал вас с Мэдж в одном из недостроенных кабинетов. – Ее муж работает на доктора Милта, и твоя работа…
– С моей работой все будет в порядке, – обрываешь ты его на полуслове.
– Я бы так не поступил, – говорит Верн.
Вы сидите в баре, и сейчас он уже не твой подчиненный. Он твой друг, который старше тебя на пару-тройку лет.
Была у меня одна женщина…
– Только одна?! – смеешься ты, но Верн продолжает рассказывать… – Так ты испугался? – спрашиваешь, когда история закончена.
– А ты бы не испугался?
– Наверное, нет.
– И отправился бы к той дикарке, о которой ты мне рассказывал, собирать бананы? – Верн закуривает недорогую сигарету. – Знаешь, Арвал, – говорит он, избегая встречаться с тобой взглядом, – в жизни есть много вещей, которые лучше никогда не делать. Минутная слабость всегда может обернуться огромным крахом. Один неосторожный шаг – и все, что ты с таким трудом добывал в своей жизни, ускользнет из твоих рук, и ты окажешься на всеми забытой планете с дикарями и бананами.
– Ну, тогда за бананы! – говоришь ты, поднимая стакан скотча.
– Ты как Бартон, – качает головой Верн. – Совсем не умеешь ценить то, что у тебя уже есть.
– Знаешь, что говорит о таких, как я и Бартон, доктор Милт?
– Все звезды рано или поздно гаснут, и нам приходится искать новые.
– Это он сам тебе так сказал?
– Да.
– Странно, – говоришь ты и вспоминаешь слова капитана «И-318». – А ты знаешь, от кого зависит твоя работа здесь? – спрашиваешь ты Верна.
– Знаю.
– Вот как?
– Доктор Милт рассказал мне все о тебе и о Бартоне. Он выбрал меня, Арвал, чтобы, когда один из вас сломается, я занял освободившееся место и продолжил работу.
– Ты не сможешь.
– Теперь смогу. Я много работаю и постоянно совершенствую свои знания, в то время как вы тратите свои таланты на выпивку и таких, как Мэдж.
– Я думал, она тебе нравится, – говоришь ты, неосознанно желая сменить тему разговора.
– Она хороший и старательный сотрудник, Арвал.
– И это все?
– Почти.
– Вот видишь, – говоришь ты, пытаясь ни о чем не думать. – Даже сейчас ты видишь в ней нечто большее, чем хочешь видеть, а стоит тебе занять мое место или место Бартона, как этих желаний станет намного больше.
Ты поднимаешься и уходишь.
– Я всего лишь пытаюсь быть твоим другом! – кричит Верн за спиной. – Всего лишь пытаюсь… – но дверь уже закрывается.
* * *Пег о чем-то рассказывает тебе. Ты делаешь вид, что слушаешь, но не понимаешь ни слова.
– Иди ко мне, сладенькая, – говорит ей Хельда и высказывает тебе, что отец должен воспитывать ребенка наравне с матерью.
Она укладывает Пег спать и гремит на кухне, загружая посудомоечную машину. Ужин становится лишним и ненужным.
– Принеси мне одежду Пег, я постираю! – кричит Хельда.
– Я не знаю, где она лежит.
– Ты ничего не знаешь! – Хельда закрывает в гостиную дверь, оставляя тебя одного. Ты звонишь Бартону и спрашиваешь, что он сейчас делает.
– Трахаю Йенси, – говорит он.
– Кто такая Йенси?
– А черт ее знает! – смеется он и вешает трубку.
Проходит минута, другая. Звонит Мэдж.
– Какие планы на вечер? – спрашивает она.
– Да никаких, – говоришь ты.
– Устал от меня?
– С чего ты взяла?
– Все мужики рано или поздно устают от любовниц.
– А у тебя их много?
– Ты параноик.
– Так много или нет?
– Тебе не все равно?!
– Нет.
– Ладно, – она называет тебе адрес и говорит, что будет ждать там.
Ты приезжаешь спустя час, сказав Хельде, что должен побыть один.
– Какие же вы, мужики, хлюпики! – кричит Хельда напоследок.
Мэдж стоит под фонарем и постукивает замерзшими ногами.
– Ты опоздал, – говорит она. Ты пожимаешь плечами. – Библиотека закроется через четверть часа.
– Причем тут библиотека?
– Я замерзла, – она берет тебя под руку.
Высокие двери закрываются, отсекая следующий за вами холод. Мэдж идет между упирающихся в потолок стеллажей.
– Вот здесь будет хорошо, – говорит она.
– Что хорошо? – спрашиваешь ты.
– Вот это, – она оборачивается и обнимает тебя за шею. От ее волос пахнет морем и зимней свежестью. – На мне нет белья, – шепчет она, продолжая целовать тебя. – И юбка… Ее можно поднять… Вот так…
И чуть позже, все еще прижимаясь к тебе:
– Это Бартон.
– Что?
– Ты и Бартон, – Мэдж одергивает короткую юбку, поправляет полушубок.
Вы выходите на улицу. Холод вгрызается в раскрасневшиеся лица. «Сердце женщины тверже, чем камень», – вспоминаешь ты слова Бартона.
– Я люблю тебя, – говорит Мэдж. – Сама не знаю почему, но люблю…
* * *В цветочной вазе стоит распустившаяся календула. Из окна открывается вид на замерзшее озеро и снежные горы далеко за ним. Мебели почти нет, но это не портит, а наоборот, подчеркивает предназначение этой квартиры.
– На кухне два новых набора посуды, – говорит хозяйка. – В ванной новые полотенца, мыло, шампунь и пара зубных щеток. Постельное белье в шкафу… – она еще что-то говорит, но ты уже не слушаешь ее. – Что-нибудь еще, мистер Арвал?
– Нет. Меня все устраивает.
– Хорошо, – говорит хозяйка, оставляет тебе ключи и уходит.
Ты слышишь, как закрывается за ней дверь. Смотришь, как на замерзшем озере катаются на коньках дети, и думаешь о Мэдж, Верне, Хельде и Бартоне. Когда-нибудь Пег вырастит и выйдет замуж за одного из тех мальчишек на озере. Гениальность передается через поколение, значит, у твоей дочери будет самая нормальная жизнь. Со своим пастухом и со своими законами. Ей не будет сниться Афин, и в голове у нее будет полный порядок. Как у Фреи. Никаких хаотичных желаний. Все подчинено железной логике. Еще одна именная зажигалка, которая рождается зажигалкой и умирает зажигалкой. Она пройдет по жизни и ни разу не усомнится в том, куда сделать следующий шаг, потому что каждая дорога будет уже истоптана тысячью ног тех, кто прошел здесь прежде. Потому что каждая дорога будет указана ей кем-то вроде доктора Милта. Тысячи плебеев маршируют под однообразную мелодию, отбивая каблуками дробь. Любить снег, любить холод, любить то, что окружает тебя… И молчать, вынашивая в себе маленькие трагедии, о которых никто никогда не узнает, потому что они имеют значение лишь в той голове, где они были рождены. Всего лишь звенящая мелочь в карманах. Как книги, которые пишутся коллективным разумом. Миллионы слов, тысячи желаний, разменянных дозировкой суррогатного счастья, созданного на правительственных фабриках и одобренного на бесконечных дебатах большинством голосов…