«Заключать договора на страхование.»
Я выжидаю паузу. Улыбаюсь, жду продолжения. Его не следует, и женщина смотрит на меня, застыв с вопросительным выражением лица и в характерной позе. Мне кажется даже, что если я сейчас встану и уйду, её поза не измениться.
«..А как?» — прерываю я молчание, отчасти из интереса, какие дальше движения будет совершать эта женщина.
«У вас есть знакомые. Говорите с ними, заключаете договор. Видите, идёт человек. Подходите к нему, заключаете договор. Всё просто. У вас всегда с собой все нужные бланки. За каждый заключённый договор — триста рублей.» — говорит она сухо и снова принимает позу вопрошающего маникена.
Я сухо, в тон собеседнице, говорю, что предложение меня очень интересует, и я бы рад им заняться. Беру несколько буклетиков, что она мне выдаёт, а сам прошу расписаться в направлении из центра занятости в графе «отказано соискателю». Женщина улыбается (второй раз за время нашей беседы), и делает как я попросил, одновременно спрашивая:
«А вы любите врать?»
«Люблю.» — с улыбкой отвечаю я.
И женщина протягивает мне мою бумажку.
«Такие как вы нам очень нужны.»
Глава 3
Домой я решил не идти, на полпути свернув в сторону отцовской квартиры. Его дома быть не должно, и я направился туда совершенно бесцельно, от нечего делать. Хотя я притомился за этот день уже порядочно — рано встал, а день выдался жаркий и суматошный, спать мне совсем не хочется.
Зайдя в его однокомнатную квартиру, я сразу же падаю на диван. Беру с книжной полки первую попавшуюся книгу — старое издание вариации «красной книги» для детей — «редкие животные СССР», по случайности открывается страница с росомахой. Она нарисована мохнатой ящеркой, плетущейся по кромке страницы. Читаю строчку — «уничтожая слабых, больных копытных, р. выполняет роль оздоровителя их поголовья». «Как жизненно» — думаю я и захлопываю книгу. Видимо, ничего позитивного сегодняшний день мне совершенно не собирается преподносить.
Выхожу на балкон девятого этажа. Он в этих домах предпоследний. С балкона открывается «прекрасный» вид на несколько таких же домов, как и этот, плюс пару чуть иных — с шестнадцатью этажами. Как же живётся тут отцу, думаю я. И, пытаясь вспомнить, на какие экзистенциальный мысли натолкнула меня только что фраза из статейки про росомаху, закуриваю.
Мысль не возвращается, и я думаю о приятности курения и нежелании бросать.
Уходя из отцовской квартиры, я думаю о том, зачем сюда заходил. И оправдание находит само себя — третье место, в которое меня направил центр занятости — по пути как раз от меня в сторону отцовкого дома, то есть ещё дальше.
Я иду в сторону этой организации. Это фитнес-центр, ищут себе «промоутеров». Я прекрасно знаю, что скрывается за всеми этими модными американизмами, но мне нужно получить там отказ. Не потому, что я так хочу посидеть на шее у государства, а потому, что безумно интересно, что мне предложат в центре занятости ещё.
Расположение третьей организации ещё более разительно отличается от расположения второй, чем расположение второй — от первой.
Она находится, хоть и в подвале, но зато — крупнейшего торгово-развлекательного комплекса в городе.
В приёмной фитнес-центра меня встречает некая девушка в прямоугольных очках и классической офисной форме — белая сорочка, короткая чёрная юбка.
Мне становится немного стыдно, когда я представляю, что именно она будет руководить моими действиями и учить меня, как разговаривать с людьми. Мне не по себе от этих мыслей. Но сейчас она улыбается мне, будто я её клиент, и ждёт, пока я не подам бумагу.
Я не стесняюсь. Просто не по себе.
«Вы к нам пришли за тумбочкой постоять?» — нарушает молчание улыбающаяся девушка.
«За тумбочкой?» — удивлённо спрашиваю я, потому что ожидал, что мне просто дадут кипу бумаг и пустят на жару в костюме заядлого посетителя фитнес-клуба.
«В центре, за тумбочкой. В зале. С листовками.» — отрывисто говорит мне девушка, и её не меняющееся выражение лица и обрывистая речь напоминают мне предыдущую собеседницу по вопросам подбора кадров.
Я думаю в полной тишине секунд двадцать. Тишина так сильно надо мной довлеет, что я начинаю слышать музыку, которая играет вдалеке, в основном зале этого торгово-развлекательного центра.
В конце концов, я решаю, что раз эти женщины так похожи друг на друга, предыдущая схема обязана сработать и в этот раз.
Прошу себе отказ. Девушка отрицательно качает головой
«Это вы отказываетесь.» — говорит она. — «Мы не против вас. Хоть вы и любите, как я вижу, соврать.»
«Откажите мне, потому что я лжец, а такие вам не нужны.»
Она снова качает головой, и говорит, что подпишет только отказ мой.
Не везёт, думаю я. Что же дальше? Куда дальше меня забросит компьютер в центре занятости?
Ответа на свои мысли в глазах девушки я не увидел. Она, судя по всему, не увидела в моих мысли вообще.
«Я подумаю.» — отвечаю я наконец. Прощаюсь и выхожу.
На то, чтобы подумать, время у меня ещё, слава богу, есть. Два дня, до пятницы.
Я выхожу из этого подвала на воздух, который начинает потихоньку приобретать вечернюю свежесть.
По центральной улице города я иду домой, в только-только наступающем сумраке, с длинными тенями прохожих, деревьев и рекламных щитов, с блестящими отражением красного зарева витринами, с автомобильной пылью, переливающейся в лучах заката, и с мыслями о том, какой же бесполезный день я провёл на этой земле в который уже раз.
Обожаю встречать вечера где-нибудь в городе, идя по улице, размышляя о чём угодно, к примеру, о том, почему так сухо звучат названия наших улиц, в сравнении с другими городами в других странах. В памяти всплывают французские названия небольших улочек, вроде «Улицы Воров», или более пафосные, американские. Бульвар Заката, Лос-Анжелес, длиннющая улица, тянущаяся вдоль берега Тихого Океана, звучит прекрасно. Поэтично, романтично, чуть загадочно, если вспоминать известный голливудский фильм с аналогичным названием, но главное — главное, это соответственно своему уровню. Ведь солнце всей Америки заходит за Океан именно на этом побережье…
А у нас чуть скучнее. Все улицы названы фамилиями и городами. И именем Октябрьской Революции.
Я иду дальше, а солнце садится ещё ниже, и тени становятся ещё длиннее. Я думаю о том, что солнце делает человеку намёки, что ложиться спать надо, пока оно не смотрит на тебя. Пока оно тебя не видит, не может проконтролировать, лучше не пытаться что-то делать, это будет обречено на провал… И тут же я ловлю себя на полной абсурдности и глупости этой мысли, на том, что ещё за тысячи лет до меня тоже самое приходило в голову неандртальцам, когда они смотрели на небо. Я разочаровываюсь в себе и чуть грустнею.
Раздаётся звонок на мобильный телефон, звонит знакомый, с которым я периодически встречаюсь и веду беседы за чашкой чая или бутылочкой пива. Он интересный, любит физику. На него я ещё могу возлагать надежды, что он выбьется в этой жизни в нормального, отдающего себе отчёт в своих действиях, человека.
Мы договариваемся о встрече сегодня, и я снова улыбаюсь тому, что проведу вечер не один, и наконец-то смогу сказать чуть больше слов, чем в течение всего дня, потому что мне начинает потихоньку казаться, что я нем.
Солнце окончательно садится за горизонт, становится ощутимо прохладно, и хочется одновременно и чуть дольше погулять, и пойди домой погреться.
Тело хочет последнего, и я спешу к себе.
Мой знакомый, торопящийся поболтать по душам, не заставляет себя долго ждать. Он стучит мне в окно сразу же, как я ступаю на порог, и я иду открывать дверь. Вялое рукопожатие, приглашение на кухню, кипение чайника — и вот мы уже сидим и трепемся.
«… Так почему же ты ушёл из нашего педагогического?» — спрашиваю я, сидя у ноутбука и пытаясь подобрать не напрягающую фоновую музыку. Мы оба мерно потягиваем горячий китайский Оолонг, разлитый по большим кружкам.
«Ты ведь знаешь, я очень принципиален,» — плавно и совершенно безэмоционально выговаривает мой собеседник, развалившийся на кухонном диване и постоянно глядящий в телевизор, — «Я учился там на специальности «сервис и туризм», это что-то наподобие истфака. Разочаровался я в нём довольно быстро, потому что поступил туда явно не подумав.»
«Ума нет — иди в пед.» — выдаю я банальное.
«Ты знаешь, это очень меткая поговорка, потому что насколько мне известно, в наш педагогический институт идут уж явно не по призванию. Ведь так трудно быть педагогом. В пед идут по отсутствию выбора.»
«А ведь это одна из самых важнейших профессий в мире — преподаватель.» — я делаю глоток чая, который, как мне показалось, стал только горячее. Хотя скорее всего, я просто сделал бОльший глоток.