Скиммер выпрямился и Калныня сказала:
— А теперь слушайте,— она выключила двигатели и нажала на кнопку, над которой кириллицей было написано: «СОЛНЦЕ». Моторы умолкли и начал вращаться передний пропеллер. Скиммер медленно и практически бесшумно продолжал движение.
Калныня прошептала:
— Послушайте, какая тишина.
Моррисон напряженно глянул вниз.
Калныня сказала:
— Мы не упадем. Даже если облако закроет солнце или короткое замыкание выведет из строя фотогальваническое покрытие, у нас хватит топлива на многие километры. Мы сможем благополучно приземлиться. И даже если топливо закончится, скиммер приземлится, как планер. Я не думаю, что мы сможем попасть в катастрофу, даже если захотим. Единственная настоящая опасность — это сильный ветер, но его нет.
Моррисон с трудом проглотил слюну и сказал:
— Очень плавное движение.
— Конечно. Мы движемся гр быстрее автомобиля, но ощущения гораздо приятнее. Я обожаю летать. Попытайтесь расслабиться и посмотрите в небо. Нет ничего более мирного, чем скиммер.
Он спросил:
— Когда ты начала летать?
— В двадцать четыре года я получила права мастера. Так же, как и Ю... Как и он. Сколько прекрасных летних часов мы провели в воздухе вместе! Ее лицо слегка дрогнуло, и Моррисону внезапно пришло в голову, что она выбрала скиммер для этого краткого полета в Малград только ради воспоминаний.
— Это может быть и опасным,— сказал он.
— Не очень, если ты знаешь, что нужно делать. Однажды мы летали в предгорьях Кавказа, и вот это было опасным. Шквал ветра запросто может ударить тебя о склон горы, и тут уже не до смеха. Но мы были молодыми и беспечными. Хотя для меня, может быть, было бы и лучше, если бы это случилось.
Ее лицо потемнело, но через секунду осветилось улыбкой.
Моррисон почувствовал, как в нем снова просыпается недоверие. Если сама мысль о Коневе делает ее такой счастливой, то почему же она не могла заставить себя на корабле даже взглянуть на него?
Он сказал:
— Я вижу, ты не прочь поговорить о нем, Софья... — он намеренно произнес запрещенное слово, — о Юрии. Похоже, это доставляет тебе даже удовольствие.
Калныня процедила сквозь зубы:
— Удовольствие мне доставляют вовсе не сентиментальные воспоминания, смею вас заверить, Альберт. Гнев, разочарование и разбитое сердце могут испортить человека. Я мечтаю о мести, и у меня настолько подлый характер, хотя и достаточно человечный, чтобы насладиться ей..
— Месть? Я не понимаю.
— Все очень просто, Альберт. Он лишил меня любви, а мою дочь — отца в тот момент, когда я не могла защищаться. Ему было наплевать на нас, у него была мечта — воплотить в жизнь минимизационный проект и в один миг стать самым известным ученым в мире, а может быть, и в истории.
— Но у него ничего не вышло. Мы не получили необходимой информации из мозга Шапирова. Вы же знаете.
— Только вы не знаете его. Он никогда не сдается. Я случайно увидела, как он смотрел на вас после возвращения. Я знаю этот взгляд, Альберт, я читаю его мысли по движению ресниц. Он считает, что вы знаете ответ.
— Мысли Шапирова? Но откуда?
— Знаете вы или не знаете — это не имеет никакого значения. Он считает, что знаете, и хочет получить вас и ваш прибор больше всего на свете, уж, конечно, больше, чем хотел меня или ребенка. И я увожу вас от него, Альберт. Своими собственными руками я увожу вас из Грота и сделаю все, чтобы вы покинули страну. Я хочу увидеть, как он кусает локти.
Моррисон с изумлением взглянул на нее. Он и не подозревал, что Калныня способна на такую злую радость.
82.
Баранова выслушала сбивчивый рассказ и почувствовала, как ей передается его убежденность. Это уже случалось и раньше — когда он смог убедить ее, что можно изучить мозг умирающего Шапирова и что американский нейрофизик — ключ к нему.
На этот раз она попыталась сопротивляться. Наконец, она сказала:
— Это звучит невероятно.
Конев спросил:
— Какая разница, как это звучит, если это правда?
-- А это правда?
— Я уверен.
— По моему мнению, нам не хватает Дежнева. Он бы напомнил тебе высказывание своего отца, что убежденность — это не гарантия правды.
— Не гарантирует ее и обратное. Если ты согласишься со мной, ты поймешь, что его нельзя отпускать. Ни в коем случае сейчас и, возможно, никогда.
Баранова решительно покачала головой:
— Слишком поздно. Ничего нельзя поделать. Штаты хотят получить его обратно, и наше правительство согласилось на это. Отступить сейчас от своего слова — значит, ввергнуть мир в кризис.
— Принимая во внимание, что поставлено на карту, мы должны рискнуть. Будет много шума месяц-другой, но мы получим то, что нам нужно, потом, если будет так уж нужно, можно будет его отпустить... Или устроить несчастный случай...
Баранова вскочила на ноги:
— Нет! То, что ты предлагаешь,— немыслимо. Это же двадцать первый век!
— Наталья, какой бы век ни был, перед нами стоит один и тот же вопрос — им или нам будет принадлежать Вселенная.
— Ты же знаешь, что не сможешь убедить Москву. Правительство получило, что хотело, — благополучное путешествие в человеческое тело. Большего сейчас ничего не нужно. Они никогда не поймут, что мы хотели узнать. Мы не объясняли им это.
— И это было ошибкой.
— Юрий, ты знаешь, сколько времени пришлось убеждать их в необходимости заполучить Моррисона любым способом? Они не хотели рисковать тогда, а уж теперь и подавно.
— Правительство состоит не из одного человека. Есть много высокопоставленных чиновников, убежденных, что мы слишком легко уступаем первенство Америке. Есть люди, к которым я могу обратиться...
— Это я знаю. Ты играешь в опасную игру, Юрий. Более опытные люди, чем ты, запутывались в подобных интригах и плохо заканчивали.
— У меня есть шанс, и я должен воспользоваться им. В этом вопросе я смогу управиться с правительством. Но мы должны вернуть Альберта Моррисона. Без него все пропало. Когда он должен улететь?
— Поздно ночью. Мы с Софьей решили, что не нужно привлекать к себе внимание тех, кто против сотрудничества с Америкой, и ночь лучше, чем день.
Его глаза, казалось, были готовы вылезти из орбит.
— С Софьей? А она тут при чем?
— Она отвечает за его возвращение. Она сама так захотела.
— Она сама захотела?
— Да, мне показалось, что она захотела побыть с ним еще немного. — В ее голосе появилась злость:
Может, ты и не заметил, но ей понравился этот американец.
Конев с презрением хмыкнул:
— Ни капельки. Уж я-то ее знаю. Она увозит его от меня. Сидя рядом с ним в корабле, видя каждое его движение, она догадалась о том, насколько он важен. Она хочет лишить меня его и не станет ждать ночи.
Он вскочил на ноги и выбежал из комнаты.
— Юрий! — крикнула ему вдогонку Баранова, — Юрий, что ты собираешься делать?
— Остановить ее, — бросил он через плечо.
Она задумчиво смотрела ему вслед. Она могла бы остановить его. У нее была власть. У нее были средства. И тем не менее...
Что, если он прав? Что, если на карту поставлено не больше и не меньше, чем господство над Вселенной? Если она остановит его, все, абсолютно все, может оказаться в руках американцев. Если она позволит ему действовать, может разразиться невиданный скандал. Ей нужно сейчас же принять решение. Она начала обдумать все сначала.
Если она остановит его, ей нужно что-то сделать. Если потом окажется, что он был прав, ее обвинят в том, что они потерпели поражение. Если же он не прав, то никто и не вспомнит о том, что она остановила его. Нет ничего страшного в ошибке, которая не сделана.
Если же она не остановит Конева, за все будет отвечать он. Если так или иначе ему удастся задержать Моррисона и разразится правительственный скандал, во всем будет виноват он. Баранова ничего не потеряет, так как он бросился в погоню, не сказав ей, что он собирается делать. А она вполне может заявить, что ей и в голову не могло прийти, что он попытается помешать выполнению решения правительства. Она будет вне подозрений. С другой стороны, если он прав в отношении Моррисона и правительство выиграет ту битву нервов и воли, которая последует, она может претендовать на часть успеха. Она может сказать, что он действовал с ее разрешения. Итак, если она остановит его, в худшем случае на нее падет вина, в лучшем — ничего. Если же она не станет ничего делать, то в лучшем случае будет успех, в худшем — ничего. Поэтому Баранова не стала ничего делать.
83.
Моррисон решил, что Калныня была права. С каждой минутой он чувствовал себя все увереннее в скиммере и даже начал испытывать какое-то удовольствие. Он видел, как земля медленно уплывала назад. Софья была абсолютно поглощена приборами, хотя Моррисону казалось, что у нее немного работы. Он спросил: