— Ты жалкий эгоист, варвар, — прохрипел он. — Ведь ты же любишь ее, но не скажешь ни одного доброго слова, подонок!
Конев вырвался, и они неловко схватились, пытаясь достать друг друга кулаками. Им мешали пристегнутые ремни и невесомость.
— Не бей его! — закричала Калныня.
«Он не ударит меня», — подумал Моррисон, пыхтя. Последний раз он дрался лет в шестнадцать, и его смущало чувство, что он нисколько не прибавил с тех пор.
Внезапно прозвучал резкий голос Барановой:
— Прекратите! Оба! — Они остановились. Баранова продолжала: — Альберт, вы здесь не для того, чтобы учить мордобою. А тебе, Юрий, не нужно стараться, чтобы выглядеть грубияном. У тебя это легко и так получается. Если ты не желаешь признать...
С заметным усилием Софья произнесла:
— Я не прошу ничьей благодарности, ничьей.
— Благодарности?! — с гневом воскликнул Конев. — Перед тем, как началась деминимизация, я пытался заставить этого труса-американца поблагодарить нас за его спасение. Мне не нужны были его слова. Здесь не танцевальный зал. Нечего приседать и кланяться. Я хотел, чтобы он делом доказал свою благодарность. Но он отказался. Так почему меня будут учить, как и когда говорить спасибо?
Моррисон ответил:
— Я уже сказал, что не сделаю этого, и повторяю это сейчас.
Вмешался Дежнев:
— Мы ведем пустой разговор. Мы расходуем энергию, словно водку на свадьбе. Из-за поисков и деминимизации у нас осталось ее только на проведение контролируемой деминимизации. Мы должны выбираться отсюда.
Конев ответил:
— Чтобы провести там пару минут, не нужно много энергии. После этого можно уходить.
Конев и Моррисон с враждебностью уставились друг на друга, и тут Дежнев произнес совершенно безжизненным голосом:
— Мой старый бедный отец говаривал: «Самая страшная фраза в русском языке “Это странно”».
Конев сердито набросился на него:
— Заткнись, Аркадий.
Дежнев тихо ответил:
— Я упомянул это только потому, что теперь пора сказать: «Это странно».
74.
Баранова отбросила черные волосы со лба (слегка устало, подумал Моррисон и заметил, что волосы влажные). Она спросила:
— Что странно, Аркадий? Давай не будем играть в игры.
— Скорость молекулярного движения уменьшается.
После непродолжительной паузы Баранова спросила:
— С чего ты взял?
Дежнев тяжело произнес:
— Наташа дорогая, если бы ты сидела на моем месте, ты бы знала, что существуют волокна, пересекающие клетку...
— Цитоскелетон, — вставил Моррисон.
— Спасибо, Альберт, мой дорогой, — продолжил Дежнев с изящным взмахом руки. Мой отец любил говорить: «Гораздо важнее знать сущность, чем название». Итак, то, что как-то там называешь, не задерживает ни внутриклеточный поток, ни корабль, но я вижу, как оно вспыхивает позади. Так вот, оно вспыхивает все реже и реже. Так как волокна не двигаются, значит, мы замедляем ход. Раз я не делаю ничего, чтобы замедлить корабль, выходит, что внутриклеточный поток останавливается. Это называется логика, Альберт, в этом отношении меня учить не надо.
Калныня, потрясенная, сказала тихим голосом:
— Я думаю, мы повредили клетку.
Моррисон заметил:
— Одной клеткой больше, одной меньше, это не причинит вреда Шапирову, особенно в его состоянии. Я не удивлюсь, если клетка погибнет. В конце концов, корабль мчался за мной на огромной скорости, вибрация была очень сильной, это могло повредить клетку.
Конев нахмурился:
— Это сумасшествие. Мы же размером с молекулу! Неужели вы считаете, что мы чем-то могли повредить клетку?
— Нам не нужно обосновывать это, Юрий. Это факт. Внутриклеточный поток останавливается, и это ненормально.
— Прежде всего, это лишь впечатление Аркадия, — сказал Конев, — а он не невролог...
— А что, глаза только у неврологов? — с жаром закричал Дежнев.
Конев бросил быстрый взгляд на Дежнева и продолжал:
— Кроме того, мы не знаем, что является нормальным для живой клетки мозга на этом уровне наблюдений. В потоке могут быть свои вспышки и затишья, и даже если мы это сейчас наблюдаем, это временное явление.
— Факт заключается в том, что мы больше не можем использовать эту клетку, а у нас не хватает энергии, чтобы найти другую.
Конев скрипнул зубами:
— Все-таки что-то мы должны сделать. Мы не можем сдаться.
Моррисон обратился к Барановой:
— Наталья, принимайте решение. Есть ли смысл в дальнейшем исследовании этой клетки? Нужно ли нам искать другую?
Баранова подняла руку и в задумчивости покачала головой.
Все повернулись к ней, и Конев, воспользовавшись ситуацией, схватил Моррисона за плечо и притянул его к себе. Его глаза потемнели от гнева. Он прошептал:
— С чего вы взяли, что я влюблен в... — он кивнул головой в сторону Калныни. Что дает вам право так думать? Отвечайте.
Моррисон равнодушно взглянул на него.
В этот момент Баранова тихо заговорила, но не отвечая на вопрос Моррисона:
— Аркадий, что ты делаешь?
Дежнев, склонившийся над пультом управления, поднял голову:
— Я восстанавливаю связь.
— Разве я велела тебе это сделать?
— Мне велела необходимость.
Конев вмешался:
— Тебе не приходило в голову, что мы не сможем управлять кораблем?
Дежнев хмыкнул и с мрачной иронией спросил:
— А тебе не приходило в голову, что никакого управления кораблем может больше и не быть?
Баранова терпеливо проговорила:
— Что за необходимость заставила тебя?
Дежнев ответил:
— Я думаю, что дело не в одной клетке. Температура вокруг нас падает. Медленно.
Конев насмешливо улыбнулся:
— По твоим измерениям?
— Нет. По измерениям корабля. По фону инфракрасного излучения.
— Это ни о чем не говорит. Уровень излучения постоянно меняется. Колебания могут взлетать вверх и падать вниз, словно лодка, попавшая в тайфун, но все на более низком и низком уровне, — его рука опускалась все ниже и ниже.
— Но почему температура падает? — воскликнула Баранова.
Моррисон мрачно улыбнулся:
— Продолжайте, Наталья. Я думаю, вы знаете почему. Я знаю, что Юрий знает почему. Аркадий должен узнать это. Вот та необходимость, что заставила его восстанавливать связь.
Неловкое молчание повисло над экипажем, и некоторое время были слышны лишь невнятные ругательства Дежнева, сражавшегося с системой связи корабля.
Моррисон оглянулся. Теперь, когда освещение корабля было восстановлено, он видел обычное тусклое мерцание молекул, путешествующих вместе с ними. Только после слов Дежнева он обратил внимание на редкие отблески света на линию, которая протянулась прямо перед ними, и исчезала над или под кораблем с высокой скоростью.
Это, несомненно, были очень тонкие коллагеновые волокна, сохраняющие форму нерегулярного нейрона и предохраняющие его от сворачивания в грубое сферическое образование под воздействием натяжения его поверхности. Если бы он был повнимательнее, то заметил бы это и раньше. Ему впервые пришло в голову, что Дежнев, как пилот, должен был следить за всем, и в этой непредсказуемой ситуации, в которой оказался корабль, у Дежнева не было ни советчика, ни инструкции, ни опыта, чтобы разобраться в ней и решить, на что обратить особое внимание. Вне всяких сомнений, Дежнев находился в гораздо большем напряжении, чем все остальные. Но, как само собой разумеющееся, все, да и Моррисон тоже, относились к нему, как к самому незначительному из членов экипажа.
«Несправедливо», — подумал Моррисон.
Но тут Дежнев выпрямился, надел наушники и сказал:
— Грот, вы меня слышите? Грот? — Затем он улыбнулся. — Да, в этом смысле мы в безопасности. Сожалею, но я уже говорил вам, что приходится выбирать между связью и управлением кораблем. Как дела у вас? Что? Повторите, медленнее. Да, я так и думал.
Он повернулся к остальным членам экипажа:
— Товарищи, академик Петр Леонович Шапиров умер. Тринадцать минут назад исчезли последние признаки жизни, и теперь наша задача — покинуть тело.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ БЛАГОПОЛУЧНЫЙ ИСХОД
75.
Мрачная тишина опустилась на корабль.
Калныня закрыла лицо руками и после долгого молчания прошептала:
— Ты уверен, Аркадий? Дежнев, часто моргая, пытаясь сдержать слезы, ответил:
— Я уверен? Он уже сколько недель был на грани смерти. Внутриклеточное движение замедляется, температура падает, а Грот, подключивший к нему всю аппаратуру, которая только изобретена, сообщает, что он мертв. В чем тут сомневаться?